Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология

варианты стихотворений из цикла «Прекращение огня» (вошедшего в книгу «Праздник: Стихотворения и поэмы 1985–1991», 1993), фотографии и рисунки поэта, черновики и ранние варианты ряда произведений из книги «Стихотворения Михаила Генделева» (1984)[138] и другие материалы. В архиве автора настоящей заметки хранятся черновики поэмы «Вавилон», одна из версий шуточного цикла «Уединенное», беловые автографы двух посланий и нескольких неизданных произведений, намеченных к публикации в дальнейшем.

Работа по систематизации неожиданно обширного (если учесть пренебрежительное отношение Генделева к собственным бумагам) архивного собрания ФМГ, начатая в 2014 г. связана с известными трудностями. Основные массивы единиц хранения поступили в ФМГ в неразобранном и неупорядоченном виде. Материалы зачастую перемешаны, черновики и беловые автографы разных лет и десятилетий соседствуют друг с другом; среди бумаг попадаются машинописные тексты, принадлежность которых на сегодняшний день достоверно не установлена. Однако и самый первичный анализ архива свидетельствует, что он представляет значительный интерес для исследователей как творчества Генделева, так и богатого культурного наследия «русского» Израиля последней трети ХХ в. в целом.

В кратком обзоре представляется невозможным даже бегло рассказать о сотнях машинописных и рукописных страниц и десятках авторских файлов архива. Далее мы остановимся лишь на некоторых материалах и блоках черновиков.

Среди архивных материалов ФМГ не слишком много неопубликованных стихов зрелого периода (существенная часть их вошла в настоящее издание); большая часть неопубликованных материалов относится к ленинградским годам поэтической работы Генделева. Таковы, к примеру, машинописная книга 1975 г. «Танец (Книга треф)» – ранняя версия того, чему предстояло стать первой печатной книгой поэта «Въезд в Иерусалим» (1979) – а также подносные машинописные экземпляры «истории в 2-х частях» «Часы» (1970–1971), цикла стихов «На жизнь Марины Цветаевой» (1967–1971) и поэмы «Отражение» (1971).

Израильский период открывается блокнотиком с неумело выведенными, очевидно, на курсах изучения языка ивритскими буквами. Наскучив изучением иврита, Генделев на следующем листе записывает без правок стихотворение «…рассыпанные буквы алфавита», вошедшее в цикл «Разрушение сада» из книги «Въезд в Иерусалим»[139]. К слову, в овладении ивритом Генделев так и не продвинулся далее повседневного разговорного уровня.

Любопытна группа черновых автографов стихотворения, которое можно условно назвать «Шуламит» («Суламифь»); приводим один из черновых вариантов[140]:

Здесь к воде средиземной приходят пески
и заходят в нее по колена
руки вздевши свои – и стекает с руки
известковая тяжкая пена.

Здесь ста бывшими солнцами неопалим
в бурых пятнах на белой одежде
рвами на гору поднят Иерусалим
неба мертвого побережье.

Дом это твой – совершается сон
как позвали и как повелели —
очнешься – тень покачнется в песок
в черном обмороке Галилеи

О бы только назвать тебя Шуламит
Обернуться тебе перепенясь
излиться пескам моим о, не томи
первая из священниц

Очнуться и тень покачнется в песок
чтобы с губ иссушенных навстречу
ветхий рой отлетел шелестя, как из сот
сновиденной шумерскою речью.

Шуламит, будет имя ей Шуламит.
Моя страшная птица —
и пускай она имя свое повторит
мне безбольно разъявши ключицы.

Наброски «Шуламит» трансформируются в длинное стихотворение «Строфы спящему» (сохранившееся в виде машинописи с авторской правкой); одновременно текст еще больше насыщается важнейшими для поэтики Генделева сновидческими мотивами. Приводим несколько фрагментов:

Там – ста бывшими солнцами неопалим,
в бурых пятнах на белой одежде —
рвами на гору поднят Иерусалим
неба мертвого побережье.

там – к воде средиземной приходят пески
и заходят в нее по колена,
вздевши руки – в припадке безбожной тоски —
с известковою тяжкою пеной!

<… >

Дождь идет попрощаться в покинутый дом,
и, диктуя, торопится, вроде…
не успеть записать его шум – на потом,
на нетронутом сна обороте…

…Обернуться – закатятся яблоки в темь —
вздернется, подползет и свернется
тень моя у подножья заплаканных стен —
как ребенок – от инородца.

И опять с головою под простыни лечь;
почему не оставишь меня ты,
сновиденных повторов шумерская речь,
ускользающий голос невнятный —

<…>

И наощупь читать мне в порядке вещей,
ибо, в неизлечимом недуге,
обвалились, как тяжкие своды пещер,
над глазами надгробные дуги —

…и приснилось, что за руку вывела в зал,
где столпились огромные дети —
и один с клокотанием нежным сказал —
и не помню – ему что ответил.

И не сходит, не сходит пологая дрожь,
зябкой, словно предутренней фразы,
спите, спящий, покуда ваш сон не похож
на невиданный мною ни разу.

Сновиденная шумерская речь «Шуламит» и сновиденных повторов шумерская речь «Строф» предсказывают будущую поэму «Вавилон», но прежде эти прототексты расходятся на стихотворения из второй книги Генделева «Послания к лемурам» (1981) – «Пейзаж с религиозной процессией» (где обрел приют «черный обморок Галилеи») и особенно «Лунная ночь в Иерусалиме»:

и
шумерская речь сновиденна меж наших речей.

Речей о том,
что мы напрасно вернулись,