– Обошлось. Штурман ведь тебя спасал… нас. Твой дед по этому поводу даже слова не сказал.
– Да, он меня любит. А ты?
Быков раздвинул усы в улыбке, которой не поверил бы не то что Станиславский, но даже маленький ребенок.
– Я же не отдал тебя на растерзание мурене, – отделался он шуткой.
– Я все равно не успокоюсь, пока ты не ответишь на вопрос прямо, – предупредила Алиса.
Это означало, что Быков получил некоторую передышку. Он вернул усы в обычное положение, поднялся с табурета и пожелал девушке скорейшего выздоровления.
– А спокойной ночи? – прищурилась она.
– Спокойной ночи, – неуверенно пробормотал он в предчувствии того, что произойдет дальше.
– А поцеловать? – спросила Алиса капризно.
Пришлось исполнить ее пожелание. Больных ведь принято баловать. Им нельзя отказывать. Даже если поцелуй получается очень уж затяжным, а за ним следуют еще два или три.
Слегка обалдевший Быков пробирался по тесному коридорчику, стремясь поскорее выбраться на свежий воздух, когда его остановил голос, прозвучавший из открытой двери отдельной профессорской каюты:
– Мистер Быков?
Обычно профессор обращался ко всем по имени, так что это было настораживающим фактом. А что, если старик заглянул в каюту внучки и увидел, что там происходило? Моментально покраснев, Быков явился на зов.
– Слушаю, профессор.
Заводюк, полностью одетый, сидел за письменным столом, освещенным небольшой лампой. Его лицо, утопающее с одной стороны в густой тени, казалось более старым, чем обычно. Выпуклый лоб под седыми волосами блестел, как будто натертый маслом. Руки с проступившими венами нервно вертели линейку, которая попала в них явно случайно, без ведома хозяина.
– Садитесь, пожалуйста, мистер Быков.
Заводюк указал линейкой на привинченный к полу стульчик.
Оставалось только подчиниться.
– Почему так официально? – спросил Быков, догадываясь, каким примерно будет ответ.
– Потому что разговор будет официальным, – сказал Заводюк.
Мысли в голове Быкова метались, как тараканы, застигнутые ярким светом на кухонном полу. Одни туда, другие сюда, третьи просто по кругу. Что ответить старику, если он заведет разговор о внучке? Пообещать жениться на ней? Но разве Быков действительно вынашивает такие планы? Жених из него никакой, а муж и подавно. Черт, и вообще, при чем тут женитьба? Почему люди не могут проявлять чувства без всяких формальностей?
– Вам сколько лет, простите за нескромный вопрос? – продолжал Заводюк, не переставая упражняться со своей дурацкой линейкой.
Хотелось вырвать ее у него из рук и забросить куда-нибудь подальше.
– Тридцать девять, – ответил Быков, не уточняя, что до сорокалетия ему осталось совсем немного.
– Моей внучке девятнадцать.
– Почти двадцать.
– Нет, пока только девятнадцать, – не уступал Заводюк.
– Да. Гм… – Быков пожал плечами не потому, что ему так хотелось, а потому что не знал, что еще сделать под пристальным профессорским взглядом.
– Вы на двадцать лет старше, Дима.
Хотя бы уже не «мистер», и то хорошо.
– Я не отрицаю. – Быков опять пожал плечами. – Но в наше время понятие возраста весьма относительно. Девушки взрослеют рано, мужчины стареют поздно и…
Он был даже рад тому, что Заводюк его перебил, потому что не знал, как закончить свою тираду.
– Время – понятие относительное, согласен, – сказал Заводюк. – С Эйнштейном не поспоришь. Но возраст…
Он значительно постучал линейкой по столу. Быков проследил за ней мрачным взглядом.
– Вы хотите сказать, – начал он, – хотите сказать, что нам нельзя… что мне и Алисе лучше не…
– Именно! – вскричал Заводюк и наконец бросил проклятую линейку на стол. – Я хочу попросить вас как мужчину взрослого и ответственного, чтобы впредь вы обходились без услуг моей внучки…
Слово «услуги» покоробило Быкова.
