и опоздаешь на уроки! В первый-то день… Ты же не хочешь испортить всё?
Мама привела достаточно весомый довод, и мне пришлось, хотя и с большой неохотой, подчиниться. Спорить с мамой сейчас бесполезно.
– Все равно не засну… – буркнула я, улёгшись на кровать.
– Хватит ворчать, как старая карга, – отвечает мама и, потушив свет, удаляется из комнаты.
Я так и осталась лежать в постели с одной единственной мыслью: «не хочу спать». Завтра я пойду учиться, а волнуется из-за этого весь дом. И не только родители, но и наши многочисленные знакомые, родственники. Даже дядя с тётей неожиданно нагрянули из Граца. Тётя Амалия при этом сюсюкала со мной, как с маленькой:
– Ух ты, какая уже большая стала! – приговаривала она. – А я тебя ещё вот такой крошкой помню. Время летит…
Почему-то эти манеры дам средних лет потрепать подросших детей за щёчку, посюсюкать с ними, как с дураками, вызывает у меня отвращение. Ну что это за птичий язык, а?
Дверь в гостиную приоткрыта и я могу видеть, что там происходит. Мама сидит за столом, что-то записывает, а отец ходит туда-сюда. При этом шаги слышно далеко за пределами комнаты.
– Зепп, хватит метаться туда-сюда, – говорит мама, отвлекаясь на минуту. – Ребёнок и без того волнуется.
Её говор отличается от местного – в Тироле большинство говорит с южнобаварским акцентом, мама же выросла в Штирии, оттого и говор у неё отличается от того, что я привыкла слышать в Инсбруке и окрестностях.
– Так, а что, каждый день единственная дочь поступает в гимназию? – парировал отец.
– Но зачем на ушах стоять посреди ночи? Ты себя-то вспомни.
– Со мной вообще другая история была. Мне пришлось из родного дома уехать… – он сделал паузу и продолжил: – Хотя о покойниках и не принято плохо говорить, но отец (царство ему небесное) был упрям, как ишак. Он хотел, чтобы я в кадетский корпус пошёл. Надеялся, что я смогу достичь того, чего он не смог. Так и говорил, мол дослужишься до генерала, останешься на хлебном месте. Причём настаивал, чтобы я непременно уезжал в Мюнхен, дескать в Австрии тебя научат только шаг чеканить, да погоны полировать, а вот служить великой Германии – честь для любого. Кайзера уже вся Европа боится, мы французов разбили наголову, теперь и англичанам покажем, где раки зимуют. Всё мечтал, как бы Бисмарк союз с русскими заключил, тогда-то и «сломали бы хребет Англии». А я ни в какую, я мечтал учиться светским наукам. Тут-то он просто в ярость пришёл. Кричит: «Позор! Я для кого столько лет из грязи в князи выбирался?! Да если бы не я, ты бы батрачил за сухую корку у какого-нибудь богатея с утра до ночи! Вырастил на свою голову… Разбаловал…» В общем, ты поняла суть. Я потом и вовсе из дома ушёл. Несколько лет ни слухом, ни духом, только уже потом, как я здесь осел, узнал, что мать померла. Ну, мы после похорон вроде и помирились, но всё равно он потом припоминал мне часто, мол, я предал дело всей его жизни. «Эх ты, Зепп, вырастил на свою голову… Чего ты добился? Кем ты стал? Спутался ещё с кем… Твоя Кати тебя просто утянет на самое дно» – так и говорил. Хорошо хоть после рождения Анны стал меньше бурчать. Так что со мной совершенно другая история была. Если б не мать, я бы и не смог учиться тому, чему хотел.
Я всё это время лежала в постели, не подавая голоса, всё слушала папин рассказ. Я и не знала, что у них с дедушкой были такие сложные отношения. Он до конца жизни так и не смог принять выбор сына, ведь он был верен своему делу, и мечтал о том, что его сын непременно продолжит его дело и попадёт на скрижали истории, в очередной раз прославив мощь немецкого оружия и заставив всю Европу трепетать перед кайзером. Он, своими глазами видевший расцвет немецкого государства, как возродилась империя, непременно желал своему сыну того, что считал своим личным идеалом. Жаль, что они так и не поняли друг друга до конца. Может, я бы помогла им найти общий язык, всё-таки в моём присутствии они старались не запускать дротики друг в друга, обмениваясь любезностями, и как ни крути, дедушка меня любил все душой и ждал каждого моего приезда с нетерпением. Для него я была спасением от одиночества. Теперь уже слишком поздно…
– Пап, а можно один вопрос? – я чувствую, как меня разморило, видимо настолько сильно я увлеклась папиным рассказом, что вот-вот засну.
– Какие вопросы? Спи давай, – отвечает отец.
– Только один, папа, и я засну! – умоляюще протягиваю я.
– Ладно, – смягчается он. – Один вопрос и спать.
– Пап, а ты хорошо учился?
– Конечно, – не задумываясь ответил он. – С золотой медалью окончил. Вот, сам-то из грязи в князи вылез. То был просто крестьянином, а в университет попал. Мне товарищи подыскали съёмный угол в Вене, студенту большего и не надо – койка, да стол, главное, чтоб было где трапезничать и делать домашние задания. А уж остальное – поправится. Если что, друзья могут выручить… Так, хватит уже, – папа вдруг спохватился, что мне вообще-то надо уже спать. – Спи давай, пора, а то опоздаешь ещё в самом деле…
Я благоразумно умолкла и, повторяя, точно заклинание: «я не сплю, не хочу спать», вытаращилась на ночное небо, благо кровать располагалась рядом с окнами. Опять сгущаются тучи. Осенью здесь хмурая погода, оттого Инсбрук кажется мрачным и неприветливым. Должно быть, так во всех старинных городах – когда светит солнце, они необычайно яркие и приветливые, а когда идёт дождь, они такие же хмурые и чем-то озадаченные. Серые улицы, серые дни… Всё вокруг стало каким-то серым, луна уже не показывается, а ведь летом её воображаемое лицо даже выглядело как-то по-особенному. И неужели волки разговаривают с луной, воя в ночи? Это какой-то особый язык, понятный лишь им самим. Вот если бы люди понимали звериный язык…
