Старший майор слащаво улыбается и весело бросает:
— Женщине! Ха-ха! Посмотри на себя! Какой-то драный оборвыш! Еще наверняка чем-то болеешь!
Женщина молчит.
Старший майор довольно продолжает:
— Вообще говоря, это будет зависеть от твоего поведения и моего настроения…
Во время ужина в гостинице сосредоточенный Истомин достал бутылку водки и два стакана. Быстро наполнил их наполовину. Ермолай внимательно смотрел за действиями майора.
— Понимаешь, — всматриваясь в лицо Сергеева, медленно и тихо вымолвил майор, — случилась трагедия, умерла Онись Христолюбова.
— Как!? — автоматически вырвалось у Ермолая.
Вмиг перед глазами проскочили не многочисленные, но приятные мгновения встреч с девушкой…
Истомин тихо продолжал:
— На нее вышел фашистский агент, охотившийся на тебя. Он ее бил, пытал, хотел все выведать о тебе и о хранилище, разумеется. Но Онись ничего не сказала и геройски погибла, — замолчал на секунду-другую. — Пусть земля ей будет пухом. Давай, друг, стоя помянем ее светлую, тихую и геройскую душу. Ее, кстати, посмертно представили к награде.
Они взяли стаканы и поднялись, молча выпили.
— Мне очень жаль, друг, — грустно вымолвил Истомин.
В голове Ермолая все перемешалось, сердце сковала тупая боль:
«Она погибла из-за меня!?. Из-за меня!?. Ведь, если бы она не была знакома со мной, то зачем она агенту?..».
Вспомнил, как при налете на его номер фашистского агента девушка прикрывала его своим телом. Стало горько-горько…
Истомин сел за стол и вымолвил:
— Идет смертельная война, в ней неизбежны жертвы. Тяжело, когда теряешь близких людей. Но жизнь, Ермолай, продолжается, Онись не вернешь. Ты мужик, руководитель важного объекта, и должен мужественно пережить эту трагедию. В ее смерти ты не виновен. Мы должны быть сильными перед лицом врага, — и стал продолжать ужинать.
«Должны быть сильными, — повторил Сергеев. — Но Онись больше нет… Гады фашисты… Жизнь продолжается… И вот так, словно ничего не случилось, продолжать набивать свое чрево?..».
В голове у него была полная каша.
Он вышел из-за стола, прошел в спальную комнату и завалился на кровать.
«Как же так? — вертелось в голове. — Почему?.. Можно ли как ни в чем не бывало жить дальше?..».
Как только комиссар Голиков узнал, что жену Сапеги, Елизавету Жохину, доставили в Москву, сразу решил допросить.
В кабинете начальника изолятора находились комиссар Голиков, полковник Селезнев и Жохина. Женщина сильно изменилась, похудела, подурнела, на лице следы избиений.
— Товарищ комиссар, я вам все расскажу как на духу и про Сапегу, и про любовника Боба, — едва сев на стул, сразу затараторила Жохина, — только не убивала я свою знакомую Глафиру Продай. Выслушайте меня, пожалуйста, выслушайте…
— А кто же ее убил? — перебивая женскую болтовню, строго спросил Селезнев.
— Не я. Выслушайте меня, пожалуйста…
— Хорошо, — согласился комиссар.
Лиза буквально взахлеб, эмоционально изложила свою историю, начиная со знакомства с Глафирой и кончая ее смертью…
Голиков и Селезнев все выслушали, переглянулись. Комиссар медленно сказал:
— После нашего допроса вы, гражданка Жохина, все подробно изложите на бумаге, в двух экземплярах. Одну напишите на имя полковника Норейко, вторую — на мое имя. Я вам обещаю, что мы разберемся с этой историей.
— Да, да, спасибо, спасибо, я вам верю…
— А теперь давайте, Жохина, расскажите про Сапегу и незабвенного Боба, или артиста балета Бориса Забавного, — строго вымолвил Селезнев. — Только как договорились, как на духу…
Ближе под утро пришел очередной, четвертый состав с золотом. Истомин и плохо выспавшийся, с больной головой, Сергеев срочно отправились в хранилище. В машине мысли его снова вернулись к Онись.
