— Уреус!.. — вспомнил он сцену в верхнем храме. — Так неужели же это все действительно случилось со мной?.. — Мюри задумался.
— А где же мое кольцо?.. Кольцо Изиды?… — вдруг вспомнил он, посмотрев на руки.
Кольца не было, только узкая полоска на пальце обозначала то место, где оно было надето.
Мюри огляделся кругом. Ни на кушетке, ни на полу кольца не было видно. С трудом поднявшись, он подошел к двери и увидел, что она заперта на замок и ключ находился в скважине. Следовательно, никто входить в комнату не мог.
Сделанные усилия вызвали у Мюри сильную боль, не замеченную им сгоряча, и он, с трудом добравшись до кушетки, поспешил вызвать по телефону врача, который констатировал у Мюри хотя глубокую, но не опасную для жизни рану, нанесенную каким-то колющим оружием.
Через три недели Мюри окончательно оправился от раны в бок, что же касается другой раны, сердечной, то она оказалась гораздо опаснее и Мюри из веселого и жизнерадостного сделался задумчивым, угрюмым, мрачным…
Часто по целым часам он стоит в одной позе, и губы его беззвучно повторяют:
— Аменорис… Аменорис…
Он глубоко уверен, что когда-нибудь, может быть в этой, а может быть, в будущей жизни, он снова встретит прелестную египтянку и тогда уже не расстанется с нею, так как он верит богине Изиде, которая сказала:
— Ждите и надейтесь…
ДЖЕССИ
В теплое весеннее утро Генри Мортон подъезжал к небольшой станции в четырех часах езды от Лондона, где его ждал изящный кабриолет Пейкерса, к которому он ехал отдохнуть после столичной жизни и подышать свежим воздухом деревни.
…
Было еще рано и подернутая легким розоватым туманом даль привлекала к себе, обещая, как прелестная женщина, загадочные, неведомые, притягивающие наслаждения.
С удовольствием вдыхая полной грудью свежий деревенский воздух, Генри ехал среди зеленеющих полей и то и дело поторапливал кучера, желая поскорей добраться до имения друга, с которым он уже несколько лет не виделся.
Генри Мортон был высокий блондин с большими умными серыми глазами. Изящные манеры и элегантный костюм показывали, что Генри был не чужд высшего света Лондона, а мощная, словно из стали вылитая фигура показывала здоровье и любовь к спорту и физическим упражнениям.
При двадцати восьми годах, красивой наружности, недюжинном уме и порядочных средствах, Мортон был одним из самых завидных женихов Лондона и мог бы составить завидную партию, но любовь к свободе и путешествиям удерживали его от такого шага и, оставаясь холостым, Генри служил завидной приманкой для скучающих барышень туманного Лондона. Ко всему этому, Мортон не кутил, не играл в карты, не увлекался женщинами, как это присуще золотой молодежи столицы. Правда, у него было несколько мимолетных связей, но все они проходили незаметно, не оставляя на душе следа.
Чем ближе подъезжал Мортон к имению Пейкерса, тем больше хотелось ему увидеть друга, с которым у него были тесно связаны лучшие воспоминания студенческих годов.
— Каков-то он теперь, этот Пейкерс?.. — думал Генри и глазам его рисовалась небольшая невзрачная фигура студента, вечно торопящегося куда-то, вечно готового отдать последний шиллинг неимущему товарищу и вечно нуждавшегося, несмотря на то, что бывший тогда еще в живых отец высылал ему ежемесячно довольно большую сумму, на которую другой мог бы жить припеваючи.
— Посмотрите, сэр, вот имение мистера Пейкерса, — перебил кучер размышления Генри. — А вот и они сами, около дома…
Очнувшись от воспоминаний, Мортон взглянул в указанном направлении и увидел большой белый дом, окаймленный густым тенистым садом, около калитки которого стоял небольшой человек и отчаянно размахивал шляпой, приветствуя Генри.
Через час, умывшись и переодевшись с дороги, оба друга сидели за завтраком и, с аппетитом уничтожая кровавый ростбиф, вспоминали прежние годы, годы молодости, ошибок и увлечений.
— Скажи, Генри, — обратился Джон Пейкерс к Мортону, — почему ты до сих пор не женился? Ты молод, красив, богат… Кому бы, кажется, как не тебе
