меня требуют; я желал бы доказать Богу мое слепое подчинение Его воле, и сожалел бы только о том, что мне доставляет радость уже то, что я предпочитаю это жертвоприношение всему в мире.
Вы находите мои деяния скверными! Неосторожное и дерзкое суждение! Колеблетесь ли вы доставить страдание больному? Не с радостным ли чувством исполненного долга погружаете вы ланцет в его внутренности, чтобы вырезать опухоль? Временная боль, которую вы ему причиняете, имеет целью дать ему здоровье на несколько лет, то есть на несколько минут. Что такое — мучительная жизнь в сравнении с вечным блаженством? Лишь мгновение неопределенной продолжительности! Вы никогда не поймете, милостивый государь, души монаха по убеждению.
Вы обвиняете меня в том, что я принес в жертву материальным интересам духовную жизнь мадемуазель Франшар! Вы приписываете мне эгоистичные расчеты и политические страсти, на самом деле далекие от меня. Что значат для меня правительство, тирания, преследование? Неужели вы не знаете, что я с восторгом пошел бы навстречу пулям и картечи? Думаете ли вы, что мы в наших личных интересах стараемся вырвать эту несчастную страну из рук атеистов, отрицающих Бога, безбожников, вызывающих Его божественный гнев? Нет! У нас нет больше личных интересов, и самая личность наша уже не существует.
Мы — рабы Иисуса Христа. У нас уже нет ни отца, ни матери, ни семьи; нашу собственность составляют только жалкие одежды, покрывающие, но не одевающие нас; жилище наше там, куда нас пошлют наши начальники. Единственные интересы, занимающие нас, это — интересы Бога, Бога и ослепленных грешников, оскорбляющих Его по неведению. Мы страстно стремимся к спасению этих несчастных и без устали трудимся, чтобы избавить их от вечных адских мучений.
— Я не верю, отче, чтобы Бог был таким, каким вы Его себе представляете. В Его правосудии, наверное, не меньше милосердия к грешникам, чем в правосудии человеческом; Он никогда не наложит вечного наказания за ошибки мимолетной жизни. Жизнь человеческая, для нас обоих, является лишь кратким путем; это — школа, возвращаться в которую суждено, может быть, бесчисленное число раз; я верю, как и вы, в будущее блаженство, но думаю, что мы должны заслужить его путем долгих стараний и усилиями.
Мне известно происхождение человека: он древнее, чем учит ваша религия. Не Бог создал его из комка глины, оживленного Его дуновением, а сам человек создает себя на глазах у Бога и в ряде последовательных существований совершенствует свою бессмертную душу и ее быстро гибнущую оболочку, тело. Успехам и неуспехам души соответствуют усовершенствования ее оболочки или ее ухудшение, так как вознаграждается только стремление к лучшему; леность и самоотречение отдаляют прогресс и делают его, может быть, невозможным. Но прошлое показывает нам, каково будет будущее. Долгий путь, пройденный человечеством, которое медленно поднималось, мало-помалу развивалось, нечувствительно освобождалось от животных форм, учит, что нам предстоит еще более долгая дорога и что, может быть, через миллионы лет наши души, усовершенствованные и более развитые, сумеют устроить для себя и более совершенные тела. Таково, мой отец, убеждение, — я не говорю, вера, — данное мне изучением природы. Правда, я не уверен в нем слепо, но незыблемо знаю одно, слышите ли вы? Это то, что Верховное Существо дало нам разум, способность любить, божественный дар продолжать наше существование не для того, чтобы запретить свободно мыслить, любить, рождать.
Отец Фюрстер спокойно выслушал меня, не изменив ни на минуту своей бесстрастной холодности.
— Ваши верования неосновательны, господин Эрто, и ваша философия развлекает ваш разум, не утешая и не укрепляя вашего сердца. Чтобы объяснить необъяснимое для людей, вы придумываете какие-то последовательные воплощения. Что касается меня, то Господь, по Своей милости, создал меня верующим; я знаю, что наш Господь — Само Божество; если же я ошибся, — сказал он с едва заметной грустью, — то я погубил свою жизнь и стал собственным палачом.
Он сейчас же продолжал с прежней спокойной энергией:
— Но я не ошибаюсь. Живя в бедности, умирая в муках на кресте, подобно преступнику, Иисус показал настоящий путь тем, кто Его любит. Этот мир создан для страданий, для слез, для всего, что разрывает и давит. Страдание освящает нас: благодаря ему, мы живем, как угодно было жить нашему Спасителю.
Отец Фюрстер произнес эти слова с сосредоточенной теплотой, с убежденностью, производившей сильное впечатление. Я понимал, каково могло быть влияние этого знаменитого проповедника, когда его горячая вера растопляла лед, искусственно собранный у него на сердце, и скрытая страсть, пожиравшая это сердце, прорывалась наружу. Отец Фюрстер, видимо, был фанатик; но я должен был признать у него великое сердце, широкий ум, полнейшее личное бескорыстие. В XVI-м веке он повел бы меня на костер, может быть, со слезами, благословляя меня совершенно искренне. В ХХ-м — он мог защищать свои религиозные идеи только при помощи недостойных интриг.
— Мы никогда не поймем друг друга, батюшка, — сказал я ему. — Мы верим различно. Но вера у нас обоих искренняя. Позвольте мне объяснить вам, чего я желаю и что считаю возможным:
Госпожа Делиль любит и любима. Молодой человек, влюбленный в нее, отличается замечательным умом и благородным сердцем.
— Я знаю об этом, милостивый государь, и вы не можете сказать ничего хорошего о господине Леире, чего бы я сам о нем не думал, хотя он и отдалился от религии.
— Его жена вернет его к ней, и этот новый союзник будет стоить двадцати Делилей. Но позвольте мне продолжать.
Госпожа Делиль так впечатлительна и нежна, что этот брак приведет ее к смерти, если не будет расторгнут церковью. Вы знаете также, что у нее
