Айзек радостно ударил себя по лбу, бросился в аптеку, выхватил полено из камина, край которого весело пылал, и встал у столика с письмом. Тепло и свет теперь действовали на письмо куда интенсивнее, он уже корил себя, что не додумался сам до этого раньше, одновременно оправдываясь тем, что раввин подчеркнул слово «свет», а они восприняли это, как свет солнца, тогда как свет ведь мог быть каким угодно. «Ну разве ж так?» – спрашивал он Руту, а та плакала и кивала, подбадривая его. Искры с полена сыпались Айзеку на руку, но он не обращал внимания, стиснув зубы, пронизывал взглядом бумагу и радовался, когда в разных местах проступали новые и новые буквы, а из них уже можно было понять, что Юлиана написала письмо, которое должно спасти аптекаря.
– Не забывайте, что есть еще я, – сказал Франц. – Я могу иногда пойти против своих принципов и сделать доброе дело.
– Я знаю, – отмахнулась Рута. – Но это не тот случай.
– Ну, как хотите, – вздохнул Франц. – Хороших людей не так много, чтобы разбрасываться ими, как поленьями. Его еще не вывезли из тюрьмы, и я мог бы…
– Разве для этого не нужно его согласие? – спросила Рута.
– Я же говорю – есть исключения.
– Такие, как Альберт?
– Ой, не напоминайте мне об этом свинтусе и прохвосте. Я конечно же поиздевался над ним, но он это заслужил.
– О чем вы? – не понял Айзек.
– Да так, о личном, – сказала Рута.
– Не знал, что между вами есть что-то личное, – удивился Айзек.
– Это не то, что вы подумали, – засмеялся Франц. – У нас отношения исключительно платонические.
– Еще эта фляга, – вспомнила Рута. – Кто-то может посмотреть, что там?
Франц поднял флягу к глазам и прищурился.
– Почему вы ее не откроете? – спросил Айзек. – Она ведь не стеклянная.
– Это для вас она не стеклянная, – засмеялся Франц и прищелкнул языком от удовольствия. – Здесь находятся замечательные вещи – все обрезки языков. Они хорошо сохранились, но давать их судье в таком виде не годится. Переложу-ка я их в хорошенькую коробочку с надписью «Дольки имбиря засахаренные». Как по мне, довольно остроумно.
Гомон с Рынка дал знать, что приговоренного привезли. Рута, увидев, что полено начинает гаснуть, побежала за другим. Теперь она держала огонь у бумаги, а искры сыпались ей на руки. От жара бумага на глазах начинала сворачиваться, но зато буквы выныривали из ее глубин, словно диковинные рыбы, и сбивались в группы, чтобы явить правду. Ветер, однако, сдувал пламя, Иоганн кивнул Францу, тот стал с противоположной стороны и принялся дуть на бумагу. Руте показалось, что из его рта вырывается прозрачное пламя, но процесс ускорился, хотя бумага и темнела на глазах. Наконец весь текст, хоть местами и бледный и пожелтевший от жара, предстал перед их глазами. Айзек сбросил гирьки, схватил его и хотел бежать, когда ветер рванул бумагу и оторвал маленький кусочек. Бумага слишком пересохла и стала ломкой. Рута взяла альбом лекарственных растений, Айзек осторожно вложил письмо между страницами, и только тогда они побежали на Рынок.
Они искали Зиморовича, но его не было видно среди уважаемых людей, которые сошлись на казнь. На глаза им попался доктор Гелиас. К счастью, он быстро понял их скороговорку и поспешил вместе с ними в шинок «Под Красной Еленой». Там они и застали Зиморовича за кружкой вина. Перебивая друг друга, они объяснили, в чем дело, и раскрыли перед ним альбом с письмом. Бартоломей взглянул и сразу же вскочил, но заставил себя дочитать до конца. Затем выхватил из рук Айзека коробочку и побежал изо всех сил к помосту, на ходу слушая объяснения Айзека о ее содержимом.
Лукаша подвели к широкому бревну. Он посмотрел на копья, но вдруг осознал, что не допрыгнет до них, потому что под напором толпы воины отступили немного назад, а их место заняли цепаки. Еще и эта слабая надежда лопнула. Лукаша положили лицом вверх на бревно, на руки и ноги накинули петли и затянули плотно вниз. Лукаш уставился в небо, оно было седым и неприветливым. Каспер, не торопясь, подошел к судье и взял из его рук меч, поднес к глазам и внимательно обследовал лезвие. Делал он это с таким важным видом, будто это относилось к обязательному палаческому обряду. Толпа внимательно следила за всеми его движениями.
Вдруг народ всколыхнулся. На помост вскарабкался Зиморович и раскрыл перед судьей атлас с вложенным письмом. Тот сначала ничего не хотел слушать, но Зиморович не сдавался и зачитывал ему отдельные строки. Судья мотал головой, но постепенно смягчился и наконец покорился. Толпа заволновалась, никто не мог понять, что происходит. Лавники встали с мест и двинулись к помосту. Когда же пристав взял письмо, на Рынке воцарилась мертвая тишина.
«Я, Лоренцо ди Пьетро, гражданин Триеста, родившийся во Львове, – читал громко пристав, – свидетельствую и подтверждаю, поклявшись перед Господом Богом, что говорю правду и только правду, и пусть Господь мне в этом поможет.
Когда моя мать умерла, мой отец забрал меня вместе с двумя сестрами и отвез в свой родной город Триест, где мы и росли у его родственников. Моя младшая сестра Эмилия влюбилась в офицера генуэзской флотилии и убежала из дома. Больше мы ее с сестрой-близняшкой не видели. Я не раз пытался ее разыскать, но все напрасно. Однако недавно я получил известие о том, что она может находиться во Львове.
