Владельцы отеля Гоффманы часто пропивали вместе с посетителями весь свой заработок.
В 1923 г. в отеле остановился польский писатель, будущий нобелевский лауреат Владислав Реймонт. По случаю приезда издатели и сторонники устроили прием в ресторане. Реймонт пытался убедить издателей издать четыре тома его нового романа «Мужики», за который, собственно, и получил впоследствии премию. Издатели колебались, ведь речь шла о четырех томах.
4 августа 1923 г. здесь остановился Ю. Пилсудский.
В мае 1927 г. во Львов приехал классик английской литературы, знаменитый автор криминальных рассказов о патере Брауне Джилберт-Кейт Честертон. Поселили высокого гостя, конечно же, в «Жорже», и он провел очень насыщенные дни. Точнее — пресыщенные, потому что возили его в гости к одним только крупным магнатам и в великопанские усадьбы. Наконец писателю это надоело, и он свой визит прервал, но перед тем 18 мая в Кругу литературно-художественном состоялся его авторский вечер.
Иногда в отеле происходили драматические сцены. Как-то в начале двадцатых годов в одном из покоев был найден пан, утонувший в ванне, полной шампанского. Перед тем он в этом шампанском купал актрису, но напился так, что захлебнулся.
Интересный случай произошел с известным украинским оперным певцом Адамом Дидуром, который останавливался здесь в 30-х годах. «После совместного ужина в отеле «Жорж» мы пошли спать в апартаменты на первом этаже (то есть на втором), — вспоминала Ева Дидушицка, выдающаяся львовская путешественница, автор нескольких книг. — Дидуры (Адам с женой Анелей и дочерьми) занимали почти всю правую часть этажа. И как только мы начали раздеваться, как раздался грохот в дверь и крик Дидура:
— Влодзю! Влодзю! Спрячь меня! Она меня убьет!
Влодзь (муж Евы, Владислав Дидушицкий) открыл дверь, и перепуганный Дидур влетел в комнату.
— Она меня убьет! Бегает за мной со стилетом! Спрячь меня, Влодзю!
Едва успел Дидур скрыться в ванной, как в дверь снова застучали, и раздался голос Анели:
— Я его убить! (она была немка) Убить! Он соблазняет горничную! Уже его нет долгое время!
— Но успокойся, — объяснял мой муж, — вероятно, он вышел прогуляться на свежий воздух. Сейчас найдем.
И Влодзь вышел из комнаты в коридор, взял Анелю под руки и вывел из комнаты на поиски мужа, а мы с Адамом быстренько вниз — в открытую всю ночь ресторацию. Сели себе в «Фильварке» и зовем официанта:
— Подайте нам что-нибудь, но сразу! Такое, что не надо готовить!
Зима, на дворе 20 градусов мороза, два ночи — а официант приносит огромную порцию мороженого!
— Но если я это съем, то не буду петь до конца жизни! — ужаснулся Дидур.
— Должен есть, — сказала я, — а то если придет Анеля и увидит, что мороженое непочатое, то догадается, что я тебя привела сюда минуту назад! И убьет!
И действительно через минуту появляются мой муж с Анелей.
— Видишь, — говорит ей, — наделала такого шума, а они спокойно сидят вместе и едят мороженое!
На это Анеля вдруг бухнулась перед Дидуром на колени:
— Прости! Прости! Я думала, что ты мне изменяешь, а ты самый верный муж на свете!
И, как потом рассказывал Дидур, та поздно начатая ночь была самой пьянящей в его жизни».
Как выглядела эта ресторация в 1920-х годах, можем представить по описанию А. Загаевского:
«Я остановился у входа, присматриваясь к суете портье, который подбегал к фиакрам и автомобилям, открывал и закрывал двери, сгибаясь пополам и снимая шапку, помогал высаживаться, нес зонты и палочки, восклицая:
— О! Уважаемый пан граф! К услугам пана помещика! Ах, ясная пани баронесса! Какая честь! Что пан ординат прикажет? Прошу! Для пана тайного советника двора всегда найдется место!
Через минуту заметил, что я намерен войти, и крикнул:
— А вам чего, пан коллега?
Я объяснил, что меня пригласил дядя, и назвал имя.
— О, это совершенно другое дело, — его поведение мгновенно изменилось, и, открывая передо мной дверь, он добавил: — Пан маршал шляхты уже вернулся и вероятно ждет уважаемого пана.
В половине второго ресторационный зал был уже полон. Издали узнал я усы и бороду дяди. Я протиснулся между столиками и после приветствий семьи сел на предложенное место. Без колебаний я определил публику как помещичью. Ежеминутно кто-то отодвигал кресло и вставал, чтобы поздороваться, мужчины целовали ручки женщинам, угощались папиросами, кричали за пепельницами, разговаривали о мерах поля, озимых и инвентаре. Дамы повязывали салфетки детям, накладывали на тарелки, шпыняли мужчин: «Ох, Влодзю, не много ли куришь?» Молодые графини, одетые в льняные
