свое начало корпорации вольного города Данцига — «Черноморе», «Галич», «Зарево». Оттуда они распространились на украинские организации Львова, Вены, Праги, Берлина, Рима, Варшавы, Познани и Кракова.
Перед началом Второй мировой войны во Львове было двенадцать польских корпораций, принадлежавших к межкорпоративному Союзу, восемь украинских, а также несколько так называемых христианских, которые были связаны прежде всего с католическим движением и отличались большой скромностью относительно общих забав и гуляний.
В 1931 г. во время наибольшего организационного развития корпораций (а всего их было уже двадцать) произошло несколько корпоративных съездов.
Кроме ограниченного количества членов на близкие взаимоотношения корпорации влияла также процедура принятия новичков. Принятие должно было быть единогласным. Хотя бы одного голоса против, даже без объяснений, хватало, чтобы кандидат был вычеркнут. Таким образом устранялись внутренние конфликты и создание антагонистических групп. Каждый новичок имел своего опекуна, который его внедрял и считался для него корпоративным отцом.
На официальных собраниях, называемых «конвентами», где решались какие-то дела, участвовали только «комильтоны». Но в развлечениях уже участвовали все члены без исключения. Коммерсы обычно происходили в кафешках, и самой популярной кнайпой у бурсаков считалась ресторация Нафтулы. Вдоль столов, расставленных подковой, сидели все члены в деклях и шарфах, ели чаще всего флячки, пили пиво, пели песни студенческие и корпоративные и рассказывали разные фривольные шутки. А еще играли в какие-то традиционные игры.
Официальная часть «коммерса» начиналась с пения межкорпоративного гимна, затем звучала «песня открытия», далее гимн конкретной корпорации и «песня к цветам». Каждая корпорация имела свой отдельный гимн и свою «песню к цветам».
Авторитета корпорациям добавляла гроздь почетных «филистров», некоторые из них даже принимали живое участие в забавах. К ним, в частности, принадлежал ученый мировой известности Чекановский, который на «коммерсы» у Нафтулы появлялся в декле и банде.
Выйдя из кнайпы, бурсаки шли через город «гусаком», или как его еще называли, «бумлем», в направлении Стрыйской, где под № 24 жил профессор Чекановский. Высокий гость при этом возглавлял процессию даже тогда, когда уже стал ректором. Не проходили при этом ни одной кофейни, но не для того, чтобы там посидеть, а чтобы пройтись ужом между столиками, пошалить и выйти обратно на улицу.
Но «гусак» приобрел популярность не только среди корпорантов, но и среди обычных студентов. С началом нового учебного года в наибольшей, четырнадцатой, зале старого университета на ул. Святого Николая собирались вечером студенты. После выступлений ректора и кого-то из деканов все присутствующие выстраивались один за другим в студенческого «гусака». И вот этот «гусак», достигавший после своего развертывания от ворот университета до отеля «Жорж», начинал в девять вечера двигаться с громким смехом, шутками и песнями через весь город, извиваясь ужом. Впереди шла управа Студенческой читальни, что гарантировало отсутствие хулиганских выходок.
Сначала «гусак» отдавал поклон старому Фредро, который, вырубленный из камня, сидел на кресле там, где теперь сидит Грушевский. Пока весь «гусак» обходил вокруг памятника, проходило достаточно времени, голова «гусака» могла уже входить в кнайпу Шнайдера, заполненную так, что приходилось очень осторожно пробираться между столиками. По давней традиции, владелец уже готовил на большом столе полные стаканы, закуску, которыми поживиться надлежало на ходу, без задержки. «Питаться на лету» назвал книгу стихов Леопольд Стафф, который также некогда участвовал в этих студенческих «гусаках».
Причем выбор кнайпы, которую должен был посетить «гусак», проходил на конкурентной основе. Многие кнайпы добивались, чтобы и к ним «гусак» заходил, но студенты бойкотировали кнайпы с отрицательной репутацией.
И вот «гусак» двигался дальше. Дорогой студенты устраивали веселые шутки. Увидев группу прохожих, которые спешили к десяти домой, потому что в десять все ворота в домах замыкались и приходилось давать чаевые шимоновой (консьержке), «гусак» окружал их плотной цепью. Прохожие должны были добрую четверть часа потерять, выпутываясь из свитков студенческого «гусака».
Обежав по кругу Оперный театр, студенты рассыпались по кнайпам. С началом войны 1914 г. студенческие «гусаки» прекратились и возродились в 1920-х годах, но уже не имели такого размаха.
Языковед Юлиан Редько вспоминал: «А вместе с тем студенческая молодежь любила забавляться. Студенты были организаторами вечеринок и балов, которых ежегодно происходило по нескольку как во Львове, так и по другим, даже совсем небольшим городкам. Очевидно, наиболее репрезентативными были львовские балы, организованные центральными студенческими обществами: Бал юристов, Бал техников, Бал медиков, Бал «Красной Калины». Этот последний бал студентов — бывших офицеров УГА. На эти балы съезжалась украинская интеллигенция со всей Галичины. Проходили они, преимущественно, в большом зале «Народного дома» (теперь «Дом офицеров»). Балы были блестящие: «паны» выступали в смокингах или фраках, девушки — в бальных платьях. Спросите: откуда фраки у бедных студентов? Они своих не имели, но были во Львове такие еврейские магазинчики, где можно их было взять «напрокат» за небольшую плату. Все молодые панночки приезжали под опекой если не мамы, то тети или иной старшей дамы, которая по-польски называлась «пшизвоитка». Таков был изначальный обычай. Кавалер, закончив танец, провожал свою даму к тому креслу, где сидела ее опекунша.
Скромнее были вечерницы в уездных городах. Но и на них собиралась интеллигенция со всего уезда. Вечерницы проходили преимущественно зимой, начиная от «Маланки» (день перед Новым годом) до Великого поста, но также летом, во время каникул. В каждом случае инициативу студентов
