В журнале «Разнообразия» (1842 г., № 32) писали, что сельская шляхта не была слишком требовательной ни дома, ни в дороге. Поэтому в корчме довольствовалась чем угодно: «Еврейка испечет яичницу или даст холодную рыбу, вишняка стакан, несколько охапок соломы расстелет на полу — и этого достаточно, чтобы удовлетворить потребности путника».
«Ай, прошу пана, — жаловался жид, — тот, что почтой приехал, приказал дать себе вина и кофе. Пусть пан по милости своей скажет, что это не Бельгия, что у нас нет фабрики вина, а кофе надо шварцевать (перевозить контрабандой)».
Положительной чертой придорожных трактиров было то, что они были дешевыми. А ночлег не стоил ничего.
Стены в трактирах были совершенно исписаны разнообразными афоризмами, стишками, шутливыми благодарностями и насмешками.
4
«Корчмы и кабаки держат обычно разбогатевшие лакеи и кабацкая челядь, женатая на кухарках и горничных, — писал русский путешественник Кельсиев в XIX веке. — Вокруг стен стоят лавки такие широкие, что на них можно спать. Ночлег можно получить даром, но без подушек, без матрасов, без одеял. Перед лавками стоят небольшие столики, накрытые клеенкой. На стойке различные водки, ром, арака, колбаса, сыр, мясо, студень и т. д.
Если вы войдете в такой кабак около двух часов, то застанете его завсегдатаев за обедом, в девять вечера они там ужинают, утром они забегают выпить чашечку кофе или опрокинуть натощак по маленькой. В субботние и праздничные вечера вы застанете их там за пивом, за картами, за разговорами. Все это происходит тихо и смирно. Если галицкий ремесленник выпьет, то редко случится, что он будет устраивать кавардак — он становится только веселее или более разговорчивым, чем всегда. Заходят туда и женщины — это горничные без места работы, кухарки, модистки, знакомые шинкарки, ее соседки. Они ведут себя тоже очень порядочно, хотя надо отметить, что польки гораздо развратнее русинок, и слишком уж беззастенчиво выслушивают такие вещи, от которых русинка, одинакового с ними общественного положения, покраснела бы и убежала.
Словом, эти кабаки не что иное, как своеобразные клубы, где посетители знакомятся, дружат, ссорятся, убивают время, где женятся, откуда берут себе сватов и кумовьев, и откуда также уходят в восстание… Закрыть их было бы бессмысленно — это значило бы разозлить и оскорбить вконец городской пролетариат, это все равно, что ударить камнем приятеля, чтобы согнать муху. Тем не менее, корчмы же вредны, даже не в политическом, а в моральном отношении. Ремесленники в них отвыкают от постоянной работы, и они, как многие образованные люди, приучаются к клубной жизни. Потребность в обществе, в переливании из пустого в порожнее побуждает в них, опять же, отвращение к постоянной работе, так же как и у шляхты. А между прочим, общество все же обтесывает человека, особенно когда там присутствует женщина. Кабаки — это обоюдоострый меч, они рассеивают одинаково и добро и зло.
В спокойную пору жизнь в кабаках проходит мирно и тихо, но политика никого из гостей лично не затрагивает, и они и относятся к ней, как к чему-то постороннему. Но наступает пора демонстраций, и настроения кабака мгновенно меняются.
«Сидели мы, пан, и ни о чем таком не думали, — рассказывали Кельсиеву крестьяне. — Вдруг приходит этот каретник Адольф и кричит, чтобы нам налили пива. С чего бы это — думаем, — он так расщедрился? Вот поставил нам пива, а дальше встает и говорит: пора, панове, показать, что хоть мы и простые люди, но стоим своих предков. Пора, говорит, надавать по шее москалям, да так надавать, чтобы проклятые больше к нам не совались… И пошел, и пошел, пан, — и никто, прошу пана, и не думал, что он такой мастер говорить. Когда это дверь настежь — и заходит пан граф. А я его знал, у него замки поправлял. Такой был магнат — го-го-го! Бывало, и глазом не кинет на тебя. А тут заходит в конфедератке, в чумарке. «Здравствуйте, панове, говорит, я пришел за вашей помощью. Вся Польша встает, и Русь встает, шляхта, мужики друг другу руки подали, дайте же и вы нам на помощь ваши загрубевшие, но честные руки. Теперь конец, теперь мы все должны быть равны — я первый отрекаюсь от предрассудка неравенства». И руки нам, пан, жал, ей-богу! Даже теперь не могу это вспомнить без слез. «Пойдем, говорит, ко мне — я вас угощу пивом куда лучшим здешнего, и за все, что вы сейчас выпили, я плачу хозяину». А мы: «Пусть здравствует наш пан граф!» — и за ним».
5
С появлением настоящих гостиниц и заездов корчмы стали служить только для забав. Особенно это касалось пригородных кабаков, куда после работы и в праздничные дни стекался люд. Новейшие кабаки существенно отличались от старых трактиров. Были не столь запущены и даже использовали достижения техники.
Именно к таким локалям принадлежал вблизи центра кабак Маркуса Граффа на Коллонтая. Спокойное заведение без скандалов. Возможно потому, что рядом на пл. Смолы, 4, находилась Дирекция полиции.
А в пассаже Гаусмана, для привлечения посетителей, установили техническую новинку. «Автоматический кабачок должен вскоре открыться во Львове в пассаже Гаусмана, — писали 5 декабря 1898 г. в «Деле». — После опускания определенной денежной квоты в отверстие машины аппарат подаст пиво и закуски. Львовский магистрат, давая концессию на сей «интерес», предостерег, что надписи на автоматах должны быть польские, а аппараты, кроме пилзенского пива, должны подавать также местные напитки. Неимоверный прогресс!»
6
