Почти все эти кабаки держали потомки Моисея, предлагая своим завсегдатаям простые непритязательные блюда и дешевые напитки. Все, что можно выбрать на закуску, виднелось за витриной на стойке: маринованные селедочки с лучком, тоненькие печеные колбаски, залитые жиром, яйца с чесноком и укропчиком, бутерброды с колбасой, шпиком, шкварками или салом. К пиву — кваргли, маленькие округлые сырки со специфическим душком, исходившим даже из-под стеклянного колпака. Рядом высились несколько крупных банок с маринованной селедкой, солеными огурцами, яблоками и капустой. Но здесь речь о кабаках высшего ранга, ведь встречались и такие забегаловки, которые ограничивались закуской по минимуму.
Стойка была покрыта железом, из нее соблазнительно торчала вверх «пипа» — мосянжевая (латунная) трубка, из которой текло пиво. Бочки находились в пивной под кнайпой. За стойкой на полках красовались бутылки с водкой, ромом, вином и медом. Под стеной на маленькой газовой плите с двумя горелками жена трактирщика готовила флячки, жарила яичницу на сале или тушила квашеную капусту с колбасой. В помещении царил стойкий запах жаркого и лука, соленых огурцов и капусты, маринованных сельдей, пива и водки, а еще — запах пропитанной многолетним табачным дымом стен забегаловки. Дым клубился над головами пьяниц и стелился под потолком.
Каждый кабак состоял из двух комнат. В первой никто надолго не засиживался. Здесь пили, закусывали и быстренько убирались. Зато вторая комната имела характер клуба. Здесь уже никто никуда не торопился, гости удобно усаживались и кружка за кружкой пили пиво. Посреди этой комнаты красовался своей важностью большой зеленый бильярд. Трактирщик записывал на круглых картонных подставках для кружек, кто сколько выпил, чтобы пьяница мог иметь перед глазами сумму. Платили всегда только перед тем, как уходить.
Шумный фон кабака состоял из бильярдных ударов, постукивания домино, шелеста карт, жужжания и хруста старого расхлябанного патефона или игры на гармошке, а еще здесь гудели голоса десятков людей, которые порой срывались на песню, когда музыка начинала играть какую-нибудь известную мелодию штаерка или вальса.
Частыми завсегдатаями кабаков были актеры. «Пьянка, карты у актеров, «спацеры», романсы, проституция у актрис — это жизнь дружины (труппы) вне театра, — писал Михайло Яцкив. — Актеры постоянно находились в трактирах, стоило лишь только визитку приделать на дверях. Улаживали там свои дела, споры, интриги и задирали нос перед пьяницами. Спектакли проходили на час — два позже, чем было назначено на афишах, потому что директор или некоторые из старших «артистов» не закончил еще своих сделок. Посылали за ним в корчму, а когда его там не было, то лежал полумертвый дома. Отрезвляли его, а если мертвечина не оживала, то заменял роль первый попавшийся из дружины, или выходил режиссер на сцену и сообщал «светлой публике», что по причине слабости пана X. сыграют другую пьесу».
В межвоенный период количество кабаков значительно-уменыпилось, но не потому, что закрылись, а потому, что переродились. Слово «кабак» стало синонимом притона для пьяниц, и его как-то уже не годилось помещать на вывеске. Таким образом, на месте кабаков начали появляться ресторации, которые фактически ничем от бывших шинков не отличались. Постоянными клиентами этих «ресторанов» и далее были беднейшие слои населения, которые приходили сюда на пиво и водку с жареной колбасой.
Мордовии
Мордовии принадлежали к последнему классу львовских кнайп.
Находились они на удаленных улочках львовских пригородов, где-то в окрестностях Замарстынова, Клепарова, Городецкой, Лычакова. Именно здесь собирались знаменитые львовские батяры.
Когда все другие кнайпы уже были закрыты, здесь всё только-только начиналось. Весь тот цвет из-под темной звезды, которым гордился Львов, сползался сюда: бандиты разного ранга, воры самых различных специализаций, разные маньяки и лунатики, отбросы высших классов, спившиеся интеллигенты, искатели приключений И ЛЬВОВСКОГО фольклора и, конечно, те, кто испытывает жажду именно среди ночи и под утро.
На улице Соняшной находилась Мордовия Ицика Спуха. Какой была его настоящая фамилия — никто не знал, кроме разве что полиции. А вот своим прозвищем он обязан огромному пузу. Интересно, что эта его припухлось не мешала ему справляться с самыми отъявленными заводилами и бандитами.
Ели там рубцы, кваргли, еврейскую рыбу (с добавлением небольшого количества сахара, большого количества чеснока и кайзервальдского майорана), кровянку и гусиные потроха. Когда в кабачке делалось тесно, лучших людей Спух приглашал в комнату, которая служила ему жилищем. Здесь они рассаживались на покрытой покрывалами замурзанной постели и смаковали те лагомины (вкусности), которыми их угощал хозяин.
Значительно скромнее была кнайпа Кноблоха, а с едой было совсем плохо — подавали здесь только лук, редьку, соль и сумер (по-замарстыновски — хлеб). Зато здесь собиралась только своя компания, и такая, с которой бы никто не хотел иметь дело. Внутри было словно в каком-то погребе, где обычно держали картофель. Стойкой была обычная крышка без украшательств, без утвари, которая недолго в таком заведении оставалась бы целой. Ничего удивительного, что хозяин употреблял только жестяные миски и тарелки. Все вокруг свидетельствовало о постоянных в этом помещении михиндрах, шпаргах и кампах, а по-нынешнему — драках.
Именно поэтому столы у Кноблоха поражали своей массивностью и тяжестью, а их ножки углублялись в доски пола на пару сантиметров. Поверхности
