уходить.
Бывали случаи (и не редко), когда посетители кофейни, засидевшись допоздна, решали перейти в ресторан, где можно поужинать. Такие вечера затягивались порой и до рассвета. Франко не принимал участия в этих ночных пирах, или, как их называли во Львове, «симпозионах» (от греческого заголовка Платонова «Пира» — «Симпозион»). Раз на назойливое приглашение он ответил:
— Для того чтобы участвовать в симпозионе, нужно иметь такую голову, как греческие философы, а потом уже можно проверять, сколько такая голова способна выдержать.
Другой молодомузовец Петро Карманский вспоминал о Франко: «Приходил каждый день в нашу скромную кофейню «Монополь» незаметно, без шума, словно стеснялся, что решается в своей одежде засесть за одним столом с порядочно одетыми, «благонадежными» паничами, которыми мы пытались быть. Выпивал свой стакан чаю, вынимал из кармана камзола серебряную крону и играл ею. И ждал случая поиграть с нами — молодыми. Но приходилось, конечно, ждать безуспешно. У нас зашивались роты в его обществе, потому что мы хорошо знали остроту его языка и обширные сведения, с которыми ни один из нас не мог соперничать.
— Говорите что-нибудь! — наконец отзывался Франко, которому хотелось поговорить и забыть о том, что после ежедневного мозольного труда в Обществе им. Т. Шевченко дожидается его не менее тяжелая работа дома. Он же не зря таскал под мышкой целый ворох всевозможных рукописей и корректуры».
Киевская писательница Наталья Романович-Ткаченко вспоминала, что столик Франко находился у шкафчика с газетами, и за него никто не смел сесть в те часы, когда приходил туда писатель. А все, кто имел к нему дело, садились за соседний столик и терпеливо ждали, когда писатель придет и обратит на них внимание. Единственный день, когда он не бывал в «Монополи», — это воскресенье.
О кофейне «Монополь» писал еще один гость из Киева — литературовед и политический деятель Владимир Дорошенко. В 1904 г. приходилось ему встречаться с Франко «в послеобеденные часы в кофейне «Монополь», которая была некогда на месте, где теперь магазин Шпрехера… Кроме него, сходились здесь Грушевский, Гнатюк, Вовк и другие ученые, стоявшие близко к Научному обществу им. Шевченко. Там они имели для себя отдельный стол и могли спокойно в своей группе отдохнуть после работы, посмотреть новости и перекинуться добрым словом. И когда кто-либо хотел увидеться с кем-то из них, то где-то в пять пополудни всегда мог встретить здесь кого надо, без нужды заходить в бюро или домой. Нам, надднепрянцам, этот европейский обычай был удивителен, и мы охотно тоже заходили в кофейню, но, разумеется, только издалека глядели на говоривших, стесняясь встревать в ученую компанию, хотя, конечно, никто из них от нас не отрекся бы. И мы обычно имели свое общество рядом с молодыми галицкими студентами и держались в стороне от старшего общества».
А Шолом-Алейхем описал «Монополь» в своем романе «Блуждающие звезды»: «Доктор Левиус позвонил, и оба кельнера, в коротких фраках и с длинными носами, снова выросли как из-под земли, подбежали прямо к доктору Левиусу и уставились на него с таким любопытством и уважением, словно ожидали от доктора чрезвычайно важных изречений, которые должны иметь невесть какое значение не только для них самих и для кафе, но и для судеб всего рода человеческого. Оба кельнера изогнулись, отставив руки назад и сдерживая дыхание настолько, насколько это возможно для живого существа… Наконец нужное слово было сказано. Доктор Левиус попросил кельнеров быть столь любезными и подать каждому по кружке пива и кошерную колбасу на закуску».
В это кафе в 1903 г. Франко привел и Сергея Ефремова, когда тот приехал во Львов.
«Каждый день в 4 часа, — вспоминал Ефремов, — шел я в сообщество, а оттуда вместе — конечно, Франко, Гнатюк,
Труш, иногда и еще кто случаный — шли мы в «Монополию» в центре города и там полтора-два часа отдыхали от ежедневного труда: за стаканом чая или меланжа или шоколада читали газеты со всего мира, обменивались мнениями по поводу мировых новостей, обдумывали вопросы литературные и политические, обсуждали всякие темы и злобы дня, а то и просто проводили веселую дружескую беседу.
Сначала мне этот способ отдыха в публичном месте, на людях, показался странным, необычным. Но вскоре я увидел, что он имеет в себе много положительного. У вечно занятых, трудолюбивых людей нет времени ходить по гостям; встречаться только на работе тоже не давало ни утешения, ни способа для того, чтобы завязывать товарищеские отношения. На нейтральном же месте, в кофейне, откуда вы могли каждую минуту, не беспокоя никого, пойти по своим делам, это получалось легко и непринужденно. К тому же газеты, журналы, разговоры, новости, встречи с кем хотите, ведь известно, что тот и тот каждый день в такой и такой час бывает там-то, в определенной какой-то кофейне. Вы шли туда и находили, кого нужно. И так между отдыхом проводились и деловые встречи, нужные свидания, вершились всякие дела, писались время от времени статьи, здесь-таки и принимались в группы.
Мне, человеку со стороны, где люди прятались по своим углам, сначала было, говорю, странно и непривычно жить на людях, этой публичной жизнью кофейни. Но быстро я с этим справился и стал таким же задорным и неизменный посетителем в определенные часы «Монополии», как и коренные львовяне. Притягивало меня туда хорошо сплоченное общество, а среди него первый, конечно, Франко».
«Бывали там и старшие граждане, светлые вожди, — писал в повести «Филистер» Денис Лукиянович, — но ребята, когда было им тесно, переносились с украинской зеленой комнаты в кармазиновую или бильярдную, и там были никем не связаны, свободны… Там нередко можно было встретить всю светлую львовскую Русь.
Среди представителей «Молодой Музы» выделялся своим вспыльчивым характером поэт и прозаик Осип Шпитко, которого Карманский характеризовал
