так: «Ангел и сатана в одном лице, непримиримый враг людей образованных, анархист во взглядах и в жизни, циник и одновременно идеалист… Маньяк, которому весь мир как бы был врагом… и поэтому был грубым в отношении к тем, в ком видел врага, и горе было тому, кто пал в глаза как враг! Реагировал с места, реагировал известными своими сочными ругательствами, где бы то ни было, не колебался также реагировать своими кулаками…
Не знал страха перед кем бы то ни было, не уважал никого. Во время судебной расправы решался как подсудимый обращаться к прокуратору и перебивать его выводы выкриками: «Ври! Ври!». Без раздумий в модной кофейне набросился в присутствии полутора десятков человек на И. Франко и вылил на беззащитного целую клоаку ругательств. Нападал на всех, все были перед ним бессильны, потому что ему было нечего терять: тюрьму считал желанным местом отдыха и беззаботной жизни.
Однако не было милее его товарища за стаканом, а тем паче за картами, которые были главным средством его существования. За каждым его выбросом карты игроки взрывались гомерическим смехом, ибо каждый его жест сопровождала новая жирная острота, которая отвлекала внимание игроков от игры и давала ему возможность вставать от карт с заработком, которым он пользовался в другой кофейне, отдыхая после боя.
Его квартирой была комнатка в дешевой гостинице, которой он и так пользовался мало, уступая ее охотно более нуждающемуся. Потому что Шпитко был способен на «барский жест», и не один бедный студент или начинающий юрист получил его помощь хотя бы в форме ужина в ресторане.
Молодомузовцы не могли похвастаться лишними деньгами и часто сидели в уголке кофейни «за холодной водой и ждали, не наведается ли кто «ситуированный», чтобы поставить по рюмке “индии”», как называлась в богемном кругу темная полынная водка.
К молодомузовцам частенько подсаживался профессор Владимир Масляк, который всегда был прилично одет. «Один за другим вытряхивали мы крошки табака из камзолов, крутили папироски, с размахом пускали колечки дыма и вглядывались в них с мистической медлительностью философов, хотя среди нас сидел — надутый и самоуверенный — пан профессор, которого раздражало поведение тех, кого он называл сопляками.
— Пикколо! — позвал профессор проходящего парня во фраке, который слонялся между посетителями с коробкой сигар. — Пшинесь ми добрэ цыгары!
Пикколо неподвижно встал перед ним со своим товаром. Перетряхнул все сорта сигар, не решаясь, что выбрать.
— Ктурэ цыгаро найдорожче? — спросил тоном пана.
Пикколо выбрал. Профессор взял сигару, обрезал кончик и, не срывая этикетки, указывающей на качество товара, закурил, то и дело оглядывая его.
Между тем сигара пана профессора вызвала завистливый взгляд молодого писателя, в конце концов он не выдержал и заказал себе «такое же цыгаро, которое курит пан профессор». И себе тоже начал пыхтеть и пускать с дымом каких-то двадцать сотиков в воздух.
Посмотрел профессор на парня раз и другой, а потом спросил злобно:
— Вы, добродий, какой специальности будете?
— Я корректор «Дела».
— Гм! — засопел от досады пан профессор. — Когда я был корректором «Дела», я таких дорогих сигар не курил!»
Перед самым рождением журнала «Мир», органа «Молодой Музы», в 1905 г. приехал из Рима П. Карманский. Его товарищи по перу решили, что надо как-то его поздравить. Рим, пинии, кипарисы, «Collegium Ruthenum», мексиканская артистка, по которой вздыхал молодой поэт ойлюлийной грустью… Как его принять? В последний момент выбрали кофейню «Монопольку», куда и так все ходили каждый вечер, как только имели на один «мелянж».
Но именно в тот приветственный вечер посчитали, что заплатить за гостя никто из них не может. Поэтому решили, что каждый заплатит за себя, а Карманскому «поставит» кофе д-р Ст. Людкевич, который был уже тогда гимназическим учителем и всегда имел деньги. Молодой композитор, который был всю жизнь хорошим бизнесменом, согласился на такую честь только после долгих аргументов. У Карманского был в этот вечер хороший аппетит. А может, попросту на курсе теологии в Риме не давали пирожных. Пьет кофе и закусывает. Одно пирожное, второе… третье… пятое…
Еще сегодня очевидцы спорят, на каком пирожном д-р Людкевич, следивший все время с отчаянием за аппетитом Карманского, не выдержал:
— Потому что… прхлёхосю… челт бы поблал!.. влоде бы поэт, такой незный, сто стихи писет, а злёт, как конь…»
«Почернело немного на площади Марийской, — писал Францишек Яворский, записывая исчезновение в 1912 г. кофейни «Монополь», — когда он потерял длинную шеренгу света, падавшего из-за стекол, от партерных магазинов и от бриллиантов, выставленных за стеклом ювелира Юлиана Домбровского. Один из самых подвижных пунктов Львова — старый дом Понинских онемел навсегда и уступил в пользу пятиэтажного Шпрехера».
Кнайпа Нафтулы
Основанный паном Нафтулой, этот ресторан и одновременно Винница содержался в конце XIX и начале XX века на ул. Трибунальской, 10 (Шевская) или 12, был старейшим во Львове.
Что было написано на ее вывеске, мало кто из современников запомнил. Львовяне упорно называли этот локаль «У Нафтулы» по имени владельца
