– Из ваших рук хоть яд, – сказал мужчина.
Он стоически разжевал перец, запил его кокосовой водкой и едва не задохнулся. Настоятель поднес ему еще чашку.
– Вода, – сказал он.
Натик все выпил, укоризненно посмотрел на Зинат, затем лег на пол, и впал в беспамятство.
– Я уложу его где-нибудь, – сказал настоятель, – иди, отдыхай, я за ним присмотрю.
Зинат ушла. Монах позвал Рамдина. Вдвоем они перенесли бесчувственного гостя в один из приделов храма и положили его на циновку.
– Принеси одеяло, подушку, – распорядился Шано, – и кувшин с водой. Накрой его. Кувшин поставь у изголовья. Эту ночь мы с тобой подежурим по очереди. Завтра он будет здоров, но слаб.
Рамдин сходил за постельными принадлежностями.
– Дождь вдруг закончился, – сообщил он.
– Думаешь, это Зинат сделала?
– Не знаю, бханте, но вполне возможно. Она сегодня какая-то странная.
Монах вздохнул, ему все это не нравилось.
– Погаси все светильники. Сегодня уже вряд ли кто-то придет. Один светильник принеси сюда. Утром на завтрак приготовьте для него крепкий чай с лимоном и медом.
– Хорошо.
Когда на следующее утро мужчина открыл глаза, он увидел Зинат. Натик попытался встать, но Зинат остановила его движением руки.
– Простите мне мое состояние, – сказал он, – не думал, что могу испытывать такую слабость. Но, открыв глаза, я увидел вас, значит, день начался хорошо.
Зинат протянула ему чашку.
– Выпейте, это придаст вам силы.
– Опять водка? – жалобно спросил больной.
– На этот раз чай. Хотя вы вчера заявили, что готовы принять из моих рук даже яд.
– Я так сказал? Значит, придется сдержать свое слово.
Натик маленькими глотками выпил чай. Лицо его тут же покрылось испариной. Зинат протянула ему полотенце.
– Чем же ваша религия будет отличаться от существующих верований? – спросила она.
– Это будет религия любви и терпимости, – ответил Натик, – мы не будем различать людей по национальности, по цвету кожи и более того, по вероисповеданию. Конфессии разобщают людей, их не должно быть и со временем они перестанут существовать в нынешнем виде. Но в переходный период, который может длиться, как угодно долго, каждый пришедший к нам человек сможет отправлять религиозные обряды по своему усмотрению. Молиться, как ему вздумается, поститься в удобное для себя время, носить крест, полумесяц, звезду Давида, свастику, хоть ярмо на шее. Это личное дело каждого адепта новой религии. При одном непременном условии – веры в то, что Бог-творец един для всех. Но даже этот догмат новой религии – условность. Потому что неверие в истину – не отменяет самой истины. Можно сомневаться в том, что огонь обжигает, но это произойдет. Можно не верить в солнце, но оно взойдет. Богу нет никакого дела до того, верят в него люди или нет. Он не мелочен. Он не обижается. Если Бог создал человека, он милостив к нему. Как родитель милостив к ребенку, что бы тот ни лепетал. Религиозные распри исчезнут, не будет войн за веру. Никто не будет насаждать свои взгляды. Ни христиане, ни мусульмане, ни кришнаиты. Все люди вернуться к истокам родства, станут братьями и сестрами новой веры.
Натик замолчал.
– Я все поняла, – сказала Зинат, – отдыхайте, набирайтесь сил. Сегодня погожий день. Если придет достаточно людей в храм, вы сможете увидеть мой танец.
– Благодарю вас, – сказал Натик.
– Танца не будет, – услышали они голос подошедшего настоятеля, – иначе, храм закроют. Пришел человек с письмом из Храмового совета. В нем порицание и предупреждение.
– Значит, танца не будет, – повторила Зинат.
Она ушла. Шано посмотрел ей вслед, затем перевел взгляд на гостя.
– Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, мне лучше. Вечером я уйду.
– Можете не торопиться. Уйдете, когда выздоровеете.
– Спасибо, мне уже лучше, водка с перцем творит чудеса.
Монах довольно кивнул и оставил его одного. Он хотел помолиться, но до его слуха донесся неясный шум за оградой. Что-то похожее на лошадиный всхрап и топот копыт. Через некоторое время кто-то вскрикнул. Монах вышел на открытое крыльцо. За оградой никого не было. Он пошел в подсобное
