приоткрытую стеклянную дверь в оранжерею, я увидел среди орхидей восковое ухо мертвеца.
Хаммер достал из кобуры пистолет и вызвал кабину лифта. Судя по всему, он уже бывал в гостях у Леди и, вероятно, не один раз. На третий этаж мы взлетели мягко, как на седьмое небо.
Из кабины Хаммер выдвигался с некоторыми предосторожностями. Его массивная фигура заслоняла мою, и меня это вполне устраивало.
Коридор чем-то напоминал станцию метро. Не хватало самой малости – поездов и пассажиров. Я уже чуял острый запах бесплатного сыра. Мы начали обход.
Светилось все, что могло светиться. Я словно попал на вечеринку в тот самый момент, когда внезапно исчезли гости... В другие времена и в других местах случалось, что роскошь – эта отвратительная спутница смехотворного человеческого тщеславия – заставляла мое сердце сжиматься от жалости. Хуже самой роскоши была только претензия на нее. Пурпурная Леди умудрилась втиснуть свой миниатюрный дворец где-то посередине.
Каким-то образом здесь уживались тонкий вкус и вопиющая безвкусица, неисчерпаемая тайна подлинников и кичливая пустота подделок. Неслышно ступая по коврам, мы переходили из комнаты в комнату. На стенах тренажерного зала висели импрессионисты. У меня рябило в глазах. Счетчик в голове привычно щелкал, но вскоре в нем уже не хватало разрядов. Тут были вещи, которые никогда не появлялись на аукционах. Вещи, которые я видел в последний раз давным-давно. Двести, триста лет назад. Вещи, считавшиеся утраченными навсегда. Признаться, я такого не ожидал. Это было слишком дорого даже для Пурпурной Леди.
Повсюду в этом немыслимом доме, напоминавшем запасник музея, где свалены в кучу без разбору всевозможные предметы, оставшиеся от человеческой цивилизации, шедевры соседствовали с безделушками. Меня не покидало ощущение, что либо это сделано специально, либо Леди просто не понимала, чем владеет. Последнее крайне сомнительно. Клетка Велиара могла бы затеряться тут, но мы с Хаммером, безусловно, нашли бы ее рано или поздно.
Однако нужной нам Клетки уже не было. Это следовало из того, что мы увидели в спальне. Зато, в соответствии с хорошо уловимой черной иронией, под потолком на высоте нескольких метров висела открытая золотая птичья клетка. Открытая и пустая.
Пурпурная Леди лежала на огромной кровати. Яркий свет безжалостно обливал обнаженную фигуру, словно вода на морозе. Уже скованная холодом смерти, она казалась бесконечно чуждой любовным утехам, хотя нечто подобное здесь, конечно, происходило несколько часов назад. Судя по разбросанным тут же предметам, назначение которых не вызывало сомнений, и следам высохшей спермы на темных простынях, Леди бурно проводила свою последнюю ночь. Пока кто-то – может быть, сам любовник – не сделал то, что сделал.
У нее не было глаз. Ужасные провалы пустых глазниц зияли, как два туннеля, ведущих в адское место, средоточие осознанной жестокости – человеческий мозг. На груди Пурпурной Леди лежала мертвая птица, в клюве которой торчала карточка с надписью – вроде тех, что якобы содержат предсказание. Наклонившись, я прочел: «Теперь я вижу не больше, чем все остальные».
Возникал вопрос, где же теперь находятся глазные яблоки и с какой целью некто унес их с собой. Я точно знал, что это не просто извращенные сувениры. Им можно было найти гораздо более страшное применение.
Убийца Леди изуродовал и птицу. Ей свернули шею, отрезали крылья и лапки. Я искал ответ в этом зверстве, как искал бы его в чем угодно – вплоть до частей тела Марии, если бы начал получать их по почте. То же и с декорациями, на которые убийце пришлось потратить определенное время. Например, пустая клетка, подвешенная на слишком толстой цепи. Она напоминала люстру, но не была источником света. Скорее уж символом освобождения. Птицу извлекли оттуда, чтобы убить. То, что вожделенная свобода смертельно опасна, не было для меня новостью.
Я старался сохранить ясность мысли и холодный рассудок. Но внезапно меня пронзила сильнейшая боль утраты. Вселенная сделалась пустой, будто высосанное яйцо. И хотелось наполнить эту невыносимую пустоту хотя бы собственным тоскливым воем, чтобы тот вечно блуждал внутри подобно свету уже погасших звезд.
Увидев мертвую Леди, я пытался разглядеть за этим убийством следующее – почти неминуемое, – словно смерть была ориентиром, отбрасывавшим тени в обе стороны, как непостижимая башня, освещенная одновременно солнцем и луной. И небосвод был расколот пополам, и сотни существ пересекали последнюю границу, и зловещая тайна пронизывала ткань ускользающего мира.
Мария, Мария! Без тебя я медленно схожу с ума. Я уже настолько безумен, что неоднократно набирал номер твоего телефона в надежде, что все случившееся окажется дурным сном и я услышу твой голос, но слышал только гудки – как багровые вспышки отчаяния, как огни навсегда уходящего поезда, который увозит тебя, похищает внушенный любовью смысл бессмысленной жизни. Капли дождя становятся слезами моего сердца. Моя душа рвется к тебе, словно птица, еще недавно сидевшая в золотой клетке Пурпурной Леди, – птица, которая увидела промелькнувший за окном призрачный крылатый силуэт Свободы...
Должно быть, что-то все-таки прорвалось наружу через тот гипсовый слепок, в который я давно превратил свое лицо. Хаммер как-то странно посмотрел на меня, а потом сказал:
– Опоздали, приятель.
Я сделал то, что доставило мне удовольствие. Развернулся и ударил попа в челюсть. Поздравил себя с тем, что он не успел закрыться и врезался затылком в стену. Но вырубить его мне не удалось, хотя я вложил в удар душу.
Я ожидал, что он бросится в контратаку или слегка поджарит мой скальп, однако Хаммер выглядел скорее удивленным, чем рассерженным. Он удивил меня еще сильнее, когда внезапно расхохотался:
– Так ты решил, что весь этот недешевый балаган устроен только ради тебя?! Ты льстишь себе, приятель. Начинай шевелить мозгами, иначе у нас возникнут настоящие проблемы.
Похоже, этот толстокожий громила с лицензией на убийство, полученной при посредничестве высшей земной канцелярии от самого господа бога, совершенно искренне считал, что до сих пор мои проблемы были ненастоящими. Но сердиться на него и на его снисходительный тон было невозможно.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Оставив позади пять, шесть, семь – а сколько их еще впереди? – обычных человеческих жизней, я, кажется, так и не научился жить. Что это – свидетельство распространенной глупости, недоразвитой души, затянувшейся старости, угнездившейся в неплохо сохранившемся теле, или... худшего из проклятий? Ибо чего стоит все прочее, если не было испытано главное? Чего стоит кожура без сока, поцелуй без любви, небеса без звезд, церковь без бога? Существовать, но не жить – как искупить это?
Раньше я думал, что Мария однажды сделает то, чего не удавалось до нее никому. И мое вековое ожидание превратится в свершение, в обретение, в сиюминутность. Я тщетно надеялся. Всякий раз, когда я бывал с нею, мне не удавалось до конца изгнать из сознания призраки прошлого и видения будущего, не пришлось изведать пьянящий вкус остановленного мгновения, которое осветило бы наглухо запертую вечность, или, на худой конец, отбросило бы в нее свою непомерно разросшуюся тень. Да, пожалуй, абстрактно я имел перед собой неизведанную бесконечность и непознанную тайну времени. И чем дальше, тем все более сомнительным представляется мне этот багаж.
Так вот, меня всегда тянуло к людям, которые умели жить. Я думал, что эта болезнь заразна, и рассчитывал подхватить от них инфекцию. Отец Хаммер, безусловно, умел жить. Чтобы убедиться в этом, не надо было наблюдать за ним в разных ситуациях, – достаточно просто находиться рядом. И гадать, что испытываешь, когда владеешь и распоряжаешься собственной душой? ничего не ценишь и легко получаешь все? пьешь жизнь стаканами и обнаруживаешь, что в твоей бутылке ничуть не убывает? презираешь любые привязанности и не знаешь отбоя от женщин, готовых на все? Это не искусство и не мудрость. Это счастливый билет лотереи, не имеющей отношения к сверхъестественному вмешательству. Улыбка природы, чередующей здоровых детей с выкидышами. Правда, здоровых очень мало...
А пафос – последнее убежище ничтожеств.
Когда мы подошли к воротам, во всем доме внезапно погас свет. От темного силуэта повеяло не трансцендентным откровением, а не понятой мною угрозой. И от этого я почувствовал себя обыгранным каким-то шулером. Усаживаясь в машину, я посмотрел на дом еще раз, пытаясь убедиться в простой вещи: большое черное сооружение сделалось всего лишь одной из бесчисленных гостиниц, где в
