Начальник резко его перебил:
– Этот офицер тоже понесет ответственность за свое легкомыслие! В настоящий момент речь идет о вас лично: вы ведь регулярно получаете немецкие газеты!
С этими словами он взял со стола пачку газет, и Ребман с первого взгляда узнал свои газеты: «Цюрицитиг», «Националь цайтунг», листок шафхаузенской интеллигенции…
– Это ведь вы выписываете?
– Да я. Но они же прошли цензуру, как это видно из соответствующих штемпелей. Кроме того, это все швейцарские газеты, а вовсе не немецкие.
Начальник изменился в лице:
– Швейцарские, значит! Вы думаете, мы не знаем, как обстоят дела? Что Швейцария, немецкая, по крайней мере, – а это ее большая часть – держит сторону наших врагов? Немецкий швейцарец или немец – для нас это одно и то же!
Тут Ребман не выдержал:
– Но для меня это не одно и то же! Симпатии и антипатии швейцарского народа вас вообще не касаются. Швейцария является нейтральным государством!
– Нам это известно: Швейцария дает убежище политическим преступникам, это ривьера для шпионов, предателей и убийц, одним из которых вы и являетесь!
– Ни в малейшей степени, – сухо заметил Ребман.
Но теперь он ясно понял, в чем тут дело, и завопил полицейскому, что есть силы:
– К черту все эти дьявольские уловки! Я – порядочный швейцарский гражданин, никакой не шпион и не революционер, и высказывать подобные голословные подозрения в свой адрес я вам запрещаю, понятно?
На это начальник холодно возразил:
– Что это вы там кричали ночью, когда проезжали мимо императорского дворца в Ливадии? И по какой причине «порядочный швейцарец» не выполнил распоряжения о мобилизации и не отбыл на родину?
Вместо ответа Ребман достал письмо из консульства, которое он носил с собой, и положил перед начальником: пусть сам читает. Выдержав паузу, он повторил свое требование:
– Я являюсь свободным гражданином Швейцарии и требую с собой соответствующего обращения!
– Именно так я с вами и обращаюсь, – ответил офицер, даже не взглянув на письмо. – Вы сегодня же покинете Брянск! Паспорт вам вернут при отходе поезда. Марш!
Ребман долго не раздумывал, в два прыжка он преодолел лестницу, схватил извозчика: дядя-генерал еще покажет этому солдафону что по чем!
Но Генерал при первых же словах опустил голову, а когда Ребман окончил свой рассказ, только и смог сказать:
– Будьте довольны, что с вами так мягко обошлись. Он мог бы устроить так, что вы бы бесследно исчезли, и никто никогда не узнал бы, куда и почему.
– Ну а что же мне теперь делать?
– Поскорее исчезнуть из Брянска. Разве вы не поняли, что это интриги Василия Василича? Он хочет от вас избавиться! Так что не устраивайте сцен, чтобы не случилось чего похуже.
Он обнял молодого человека со словами:
– Храни вас Господь!
На Петровской горе снова лились слезы. Но делать было нечего, вечером пришлось Павлу отвезти Месье в санях на вокзал. Вера Ивановна еще вложила ему в руку сторублевку.
– И если будут еще какие-то неприятности, непременно пишите, я вас в беде не оставлю. Затем он взял билет. До Москвы. Георгий Карлович Мед ер дал ему на прощанье понять, что если у него случатся трудности, то он всегда может к нему обратиться, в его доме для него всегда открыты двери.
И вот он стоит, Макс Линдер номер два с золотым зубом – и, как у Нарзана, глаза его полны горьких слез о несовершенстве этого мира.
У «Брянского дела» было еще и продолжение. Ребман сразу же поспешил в консульство и потребовал, чтобы там что-то предприняли. Хорошо, они напишут донесение посланнику. О результатах разбирательства его уведомят. Но никакого уведомления так и не последовало. Только когда уже весной Ребман пришел в консульство по совсем другому вопросу, секретарь заметил:
– Кстати, о брянском деле: того чиновника «наказали», послали в Ригу шефом полиции!
Это было, как если бы стражника из деревни Вильхинген «разжаловали» в шефы шафхаузенской кантональной полиции.
У этого злосчастного дела было и другое продолжение: когда Ребман уже полгода прожил в Москве и его никто давно не называл «Месье», он случайно проходил по Мясницкой мимо ювелирной лавки и увидел выставленные в витрине серьги с бриллиантами величиной с орех. «Точно такие же, как те, что были у Веры Ивановны!» – подумал он, зашел и спросил, не известно ли происхождение тех сережек, что на витрине – они ему кажутся очень
