выпалил:
– На Мясницкой громят! Погром!!!
– Кого громят? – недоверчиво спросил упаковщик Карягин.
– Все, что немцам принадлежит и по-немецки называется. Сейчас они как раз у Вальдемара Бауэра.
– Но он же балтийский, то есть русский! – кричит Ребман, надевает кепку и выскакивает из дому.
На Мясницкой неразбериха, не протолкнуться. Двери всех магазинов раскрыты настежь, изо всех окон густо свисают головы зевак, словно ягоды виноградной грозди. Слышны крики, вой, удары, треск, стук. Вдали, со стороны Лубянской площади, движется толпа с портретами царя, по мостовой разбросаны зеленые, голубые и розовые стеганые одеяла, разодранные подушки и другое постельное белье, летающее по ветру и повисающее на трамвайных проводах. Из-за летающих повсюду перьев даже кажется, что посреди жаркого лета вдруг пошел снег.
А люди, эти добродушные, добросердечные русские люди, которые и мухи не обидят, которые еще так недавно истово молились перед иконами, чтобы святые угодники простили им все грехи перед ближними, вольные или невольные – стоят, глазеют и приговаривают, что, мол, «поделом этой германской сволочи», и смеются вовсю.
Ребман совсем забыл, что ему еще нужно написать и сегодня отправить по почте английское письмо. Он стоит как окаменевший: неужели такое возможно?
Погромщики уже так близко, что можно рассмотреть всех: студенты, но немного, несколько десятков. Они должны были заранее знать имена владельцев предприятий и магазинов, ведь далеко не на всех фирмах были вывески. Позже стало известно, откуда были получены адреса.
Шли от дома к дому, все русское, союзное или нейтральное оставляли в покое, но если пахло чем-то немецким, то сразу разлетались и стекла, и перья. Одним махом разбивались витрины, и всё содержимое оказывалось на улице: часы, фотографические товары, очки, постельное белье, шерстяные одеяла, одежда, обувь – все то, чего уже давно стало не хватать. Книги, журналы, нотные тетради, цветы, табачные и даже продовольственные товары – все выбрасывается прямо на улицу, рвется, бьется, ломается, нещадно уничтожается у всех на глазах.
А студенты стерегут все, как полицейские собаки. Тот, кто что-либо прикарманит или затолкает в рот, сразу получает на орехи. Но сами они что хотят, то и делают – им все позволено!
Вот они подошли к Мясницкому проезду, боковой улочке, где располагалась компания Ребмана.
– Здесь должна находиться фирма, принадлежащая двум немцам, – говорит один из студентов, – пошли.
И все погромщики направились к «International Trading». За ними следовала целая толпа зевак.
Но тут из дверей дома к ним вышел Николай Максимович. У него в руках был вставленный в рамку документ, которого Ребман раньше никогда не видел. Директор протянул его главарю и стал скандировать на своем ужасном русском:
– Мы – английская фирма, мы – английская фирма!
И Иван Михайлович, который с превеликим удовольствием уже давно ушел бы в прокуроры, бросив место младшего бухгалтера и кладовщика – тут как тут! Он свидетельствует четко и громко, что они действительно английская фирма, а все сотрудники – русские. Только вот этот – немец. И под «этим» он имел в виду Ребмана, которому как раз удалось наконец протиснуться вперед.
Студент с золотой нашивкой на воротнике поднял брови и, с ног до головы оглядев Ребмана, спросил:
– Он правду говорит?
Не отвечая ни слова, Ребман достал свой швейцарский паспорт – за который в данный момент он бы полжизни отдал – и протянул его студенту. Тот посмотрел, пролистал до последней страницы, где стояли русские печати, и сказал, обращаясь к остальным:
– Неправда, он – швейцарец.
И оставил Ребмана в покое. Только еще Елизавету Юльевну спросил, кто она такая.
– Я – эльзаска, но родилась в России и уже давно имею российское подданство.
– У вас есть документ?
Елизавета Юльевна достает из сумочки бумагу и предъявляет:
– Пожалуйте.
Главарь:
– Бек? Бек – это же немецкая фамилия!
– Нет, французская! Наша фамилия «
Тут главарь погромщиков отдал честь, снял фуражку и в самых вежливых выражениях извинился перед дамой за доставленное неудобство.
Фирму они тоже оставляют в покое.
– Это английская фирма, пойдемте!
