«Со мной это не пройдет», – думает Ребман, достает свой паспорт и показывает казаку:
– Я швейцарец…
– Назад! – завопил верховой, и если бы Ребман не сумел молниеносно заскочить в подъезд, ему тоже досталось бы на орехи.
Когда он с опозданием на четверть часа явился в бюро, выяснилось, что звонили из полиции и вызывали его в участок!
– Что это вы натворили?
– Я? Ровным счетом ничего. Это, наверное, по поводу того воришки, который вчера вечером в трамвае стащил у меня кошелек.
– Отправляйтесь немедленно, – по-кошачьи ласково говорит Иван Михайлович, – я сообщу шефу, когда тот придет.
– Хорошо, – отвечает Ребман. – А когда я вернусь, мы с вами тет-а-тет поговорим по-мужски. Так что не забудьте предварительно прочесть «Отче наш»!
В участке его попросили предъявить паспорт, а затем дать показания о содержимом похищенного портмоне. Потом потерпевшему была устроена очная ставка с «преступником». Участковый пристав произнес при этом только одно слово:
– Он?
– Он, – кивнул Ребман.
– Так, – ухмыльнулся пристав, – на фронт его! Я тебя проучу, сукин ты сын!
Вернувшись в контору, Ребман тут же набросился на полицейского осведомителя Ивана Михайловича, который, впрочем, этого вполне заслуживал. Если бы студенты намедни поверили ему на слово, ни о чём не расспросив самого Ребмана, – а именно на это младший бухгалтер, кажется, и рассчитывал, – то, в духе вчерашних настроений, «вот этот немец» вполне мог бы тоже исчезнуть в водах обводного канала. Он приподнял «коллегу» за галстук – тот оказался легким, словно щепка, – и с такой силой зашвырнул его в противоположный угол складского помещения, что бедняга после этого неделю не показывался в бюро.
– Вы не должны были этого делать, – попенял ему явившийся на шум шеф. – Нам следует защищаться разумно, а не кулаками. «Не руби с плеча, не решай сгоряча», – учит народная мудрость.
А вечером, когда Ребман принес ему почту на подпись, Николай Максимович сказал:
– Я вас уже предостерегал и предупреждаю снова. Согласен, то, что он хотел отдать вас на растерзание толпе, было подло. Однако нынче вы нажили себе здесь смертельного врага. Иван Михайлович не успокоится, пока не уничтожит вас. Берегитесь этого человека!
Прошло почти два года, и в вихре сменявших друг друга событий Ребман давно позабыл об этом неприятном эпизоде. Он полагал, что и Иван Михайлович уже не помянет старого, – так вежлив и даже дружелюбен стал этот русский по отношению к своему швейцарскому сослуживцу. Но вдруг он нанес Ребману удар такой силы, что пришлось распрощаться не только с местом в «International», но и со всей прежней беззаботной жизнью.
Глава 6
Два года прошло с тех пор, как молодой загорелый офицер-артиллерист на набережной в Алуште у Черного моря уверенно заявлял, что казаки царя-батюшки порубят австрияков, как фарш на котлеты.
И вот однажды Ребман посреди ночи слышит, как к нему в комнату с топотом вломились какие-то люди. Он вскочил, сел на кровати, выглядывает из-за книжных полок, отделяющих его «спальню» от «жилой комнаты» и видит пастора, ходящего взад и вперед по своему кабинету перед офицером полиции.
Полицейский подходит к нему и громко вопрошает:
– Есть ли здесь еще кто-нибудь?
– Да, – слышен голос пастора, – молодой швейцарец, который у нас проживает.
– Разбудите его! – приказал офицер.
Ребман быстро впрыгнул в брюки и вышел.
– Кто вы такой и чем занимаетесь? – спросил его пристав.
Ребман вежливо отвечает и предъявляет ему паспорт. Он не чувствует ни малейшего страха, ведь он знает этого человека в лицо. И городового, который стоит в дверях, он тоже знает: они на Пасху держали друг друга в объятиях.
– Садитесь вот на этот стул, – говорит ему так же вежливо пристав, – после я должен буду с вами поговорить.
Ребман повинуется, как покорная овца. Когда все вышли, он спросил у городового, что, собственно, случилось. Но ответа не получил: огромный полицейский с саблей и револьвером на красной перевязи только стоит и смотрит в потолок.
– Я могу одеться? – спросил Ребман.
Городовой опять не ответил, только пальцем показал, чтобы Ребман оставался на месте.
Целая вечность прошла, пока ушедшие вернулись из кабинета пастора, пристав – с увесистой пачкой бумаг под мышкой. Он отдал ее городовому. Затем начал допрашивать Ребмана:
– Доводилось ли вам слышать, как пастор в церкви ругает правительство и августейшее семейство?
