– Кто отдал такой приказ?
– Господин Маньин.
– И что же?
– Во время такой прогулки – а стояла страшная жара – Пьер сказал, что если бы встретил этого Маньина там, в роще у памятника Лермонтову, то состоялась бы еще одна дуэль, и управляющему пришлось бы тоже поставить надгробие, но не такое красивое, как лермонтовское.
После этого адвокат сделал ему предупреждение о том, что ему не следует этого говорить, так как суд может из этих слов заключить, что это убийство было спланировано заранее. Председатель, и правда, что-то написал карандашом на листке бумаги и передал своему соседу. Тот прочел и согласно кивнул.
Далее Ребман рассказал, как мальчик страдал из-за того, что так долго находился вдали от дома.
– Это действительно было по нему заметно?
– Поначалу нет: мы ведь думали, что останемся только на каникулы и потом вернемся в Барановичи. Когда же Пьеру пришлось идти в гимназию в Кисловодске, там уже это стало заметно, хотя мальчик старался не показывать своего состояния.
– На каком же основании вы это утверждаете?
– На том, что он меня все время расспрашивал о моем детстве и особенно о моей матери.
– И что вы из этого заключили?
– Что он был очень привязан к своей матери!
Ребман посмотрел в сторону подсудимого, который все так же сидел, прижав ладони к глазам, ничем себя не обнаруживая.
– Говорите же, нам нужно знать все, это крайне важно!
– Да, но я боюсь причинить Пьеру боль…
– Он перенес уже столько, что это обстоятельство ничего не изменит. Так что говорите.
И Ребман рассказал о том утре, когда Пьер не хотел вставать, был совершенно потерян и в конце концов выдал свое отчаяние…
– Говорите же, чем именно, это важно!
– «Мама меня не любит, она любит месье Эмиля», – сказал Пьер по-французски.
– Так и сказал?
– Да, именно в тех словах, которые я привел.
– А вы тоже полагаете, что мать не любила своего сына? Наблюдали ли вы что-либо в этом смысле?
– Нет, нет, никогда я в это не верил. Об этом не может быть и речи, она не раз мне говорила об обратном.
– А именно?
– Что она беспокоится о здоровье Пьера. Я также сужу по тому, как она вообще относилась к сыну. Такое сразу замечаешь, у меня ведь тоже была мать. Нет, это невозможно – мадам Орлова с такой нежностью и заботой относилась к своему…
После этих слов раздался грохот. С Пьером случился обморок.
Заседание прервали.
Когда оно возобновилось, уже зажгли лампы.
Председатель попросил Ребмана продолжить свой рассказ. Что еще он наблюдал?
– Что Пьер боялся за свою мать.
– Как вы это заметили?
– Он меня однажды спросил, отчего умерла моя мать и долго ли ей пришлось страдать.
– И почему вы решили, что он при этом думал о своей матери, то есть о мадам Орловой?
– Потому что он об этом никогда не говорил. Только после того письма, которое пришло из дому и в котором…
– Вы читали его письма?
– Только адрес. Девушка приносила мне почту, и я помню, как в тот раз был шокирован изменением в почерке мадам: как будто писала старуха.
– Пьер Орлов как-то отреагировал на это?
– Нет, он никогда не говорил о своей корреспонденции. Но каждый раз передавал привет по-французски: маман вас приветствует,
– Какие отношения были между вами и мадам Орловой?
– Мадам Орлова относилась ко мне, как мать.
– Не было ли между вами разногласий, перемены в отношениях, споров? Я обращаю ваше внимание на то, что вы имеете право не отвечать, если не желаете.
– В таком случае, я лучше не стану отвечать. Однажды кое-что между нами произошло, но это не имеет отношения к данному процессу.
