Дни после отъезда Шейлы стали для Ребмана самыми ужасными из всех, что ему пришлось пережить в России. В нем проснулась настоящее чувство, любовь мужчины к женщине. И проснулась эта любовь с такою же силою, как днепровские воды от ледохода. И была так же безжалостна. Он чувствовал себя тем человеком в санях, которого несло течением и которому никто уже не мог помочь.
Он не пошел помахать ей на прощанье с Владимирской горки, только вышел на улицу и сразу же возвратился к себе:
«Я не могу, просто не могу! Когда другой стоит с нею рядом! И это последний раз, когда я ее вижу. Она ведь сама сказала, что мы больше не свидимся. Быть может, она скоро выйдет замуж».
Неделю он ни с кем не разговаривал. Однажды после ужина он вышел на улицу. Просто не мог оставаться в «Доме» и слушать эту пустую болтовню. «Они еще чего доброго начнут любопытствовать, что со мной происходит».
Штеттлер тоже вышел за ним. Прежний товарищ объявился снова: ему нужно было, как он выразился, несколько недель побыть в тени, чтобы умерить свой революционный пыл. Мадам Проскурина, как всегда, права: он так и не научился держать язык за зубами.
На дворе тепло, настоящая весна, ею пахнет везде, на каждом шагу, даже в домах. Они идут привычной дорогой, словно просто вышли за покупками. Минуют табачный киоск, где Ребман впервые демонстрировал свои познания в русском языке, памятник Столыпину… Если бы у Ребмана не было так тяжело на душе, он бы сейчас посмеялся своему воспоминанию о том, как он, проходя здесь в жуткий холод, подумал, что мало удовольствия стоять на постаменте в любую погоду, да еще после того, как тебя застрелили!
Однако сегодня ему не до Столыпина: он думает только о той, которую унесли от него днепровские воды, прибойной волной разбив ему сердце. Он может сколько угодно пытаться думать о чем-нибудь другом, но эта давящая боль с левой стороны груди не стихает ни на миг. Когда-то он читал, что от любви можно испытывать острую физическую боль. Известно же выражение «болит сердце». Но никогда прежде он сам не испытывал этой боли. «А что если я совершил ошибку, не послав ей прощальный привет с этой кручи? Ведь она просила об этом! Похоже, я поступил не по-рыцарски. Не ее вина, что ее сердце принадлежит другому. Но и я не властен над своим чувством!»
Он тяжело вздохнул. Потом вслух сказал самому себе:
– Все-таки хорошо, что я ей ни в чем не признался!
И через несколько шагов заговорил снова:
– Как же это неловко, когда признание готово сорваться с уст – и тут любимая объявляет, что отдана другому. Девушка с добрым сердцем, по крайней мере, пожалеет тебя или хоть разделит с тобой эту неловкость. Кажется, нужно было, несмотря ни на что, открыть ей своей сердце! Тогда она поняла бы меня и иногда вспоминала бы о том, кому некогда была так дорога. А мне это послужило бы лучшим утешением!
Тут отозвался Штеттлер, о котором Ребман совсем позабыл:
– Ты ей уже написал или все еще думаешь?
Ребман вздрогнул, его застигли врасплох:
– Написал ли я? Кому?
– Кому же еще? Думаешь, что все вокруг слепые и ничего не замечают?
Ребман поначалу не говорит ни слова. Только когда они дошли до памятника императору Александру, он наконец откликнулся:
– Зачем писать? У нее ведь есть…
– Да, конечно… Что ж, тогда я не скажу больше ни слова. Подумать только – самая красивая и смелая девушка из всех, что я знал! Мне ведь известны люди, которые бы многое отдали за то, чтобы только сходить с нею в синематограф. Эх ты! Я даже и вообразить не мог, что ты такой простофиля. Даже не напишешь?
Тут Ребман пришел в себя:
– Да я ни за что не поверю, что Шейла Макэлрой сделала меня своим избранником! Нет, я решительно отказываюсь верить! Почему именно я?
– Этого я тебе сказать не могу. Да она и сама, наверное, этого не знает. В таких случаях не бывает «почему»: просто так случилось – и все тут! О Боже мой!
– Но тогда зачем же она меня оттолкнула в тот вечер, когда я хотел ее пригласить в театр, и сказала, что занята?
– По одной простой и даже очень благородной причине: она не хотела, чтобы ты на нее тратился. А заплатив за себя сама, она бы тебя обидела. Вот в чем причина – другой у нее не было. Но именно ты ее избранник. Спроси у мадам Проскуриной, если мне не хочешь верить.
– Мадам Проскуриной? Да брось ты!
– Да, мадам Проскуриной все известно. Это она и аз многогрешный утешали Шейлу в тот самый вечер. Она потом вернулась, после того как ты решил, что она ушла с другим. Она была просто в отчаянии! Ты ее даже домой не проводил, надел свою шляпу – и только тебя и видели. Я вынужден был сказать, когда услышал от нее, как все было, что ты, и вправду, бессердечный тип!
Ребман так и остался стоять на месте. Он побелел.
– Бессердечный тип! Да если бы ты только знал!..
– Так напиши же ей! Если это еще может что-то изменить. Такими девушками не разбрасываются. Отправляйся немедленно.
