эту сторону. Мне нравилось, что красный – это левый борт, а зеленый – правый и красный означает «стоп», тогда как зеленый предлагает двигаться[16]. Мне нравилось быть женщиной, но уметь работать как мужчина, и мне нравилось любить мужчину, способного чувствовать тонко, как женщина. Да, это мне нравилось больше всего…
Ночи, которые мы с Ричардом проводили на борту «Майялуги» в заливе Сан-Диего, были бесподобны. Мы разговаривали часами напролет о том, куда отправимся и что будем там делать. Ричарду нравилось, с каким воодушевлением я рассказывала об островах и атоллах. Я отмечала на карте места, о которых слышала, но почему-то пропустила. Он обещал, что мы отправимся туда. Я рассказывала, как сильно люди во Французской Полинезии отличаются от нас – они неторопливы и благодушны, – и рассуждала о том, насколько при этом различны культуры островов и атолла.
Он признавался, что хотел бы увидеть все это своими глазами.
– Не могу дождаться, когда мы отправимся, милая, – сказал он. – И ты снова там побываешь.
Обхватив руками его шею и притягивая его лицо к своему, я торжественно заявила:
– С тобой, Ричард, я отправлюсь куда угодно, куда угодно.
Вот тут я поцеловала его и запела: «Возьми меня на Луну» – и мы засмеялись и никак не могли остановиться, а потом вскочили, сбросили одежду и побежали на нос, чтобы нырять в море, целясь в полную луну.
Глава десятая
Ля Каскад
После пережитого ужаса, когда я чуть не выпала за борт, я решила сбросить с кормы канат толщиной в три четверти дюйма, на случай если такое все же случится. Даже при скорости в один-два узла, на какой шла «Хазана», у меня могло не хватить сил, чтобы догнать ее вплавь, и я знала об этом. А так, если вдруг свалюсь за борт, смогу хотя бы схватиться за конец. Меня пробирал ужас при мысли, что я могу просто-напросто утонуть после стольких дней борьбы за жизнь, полных одиночества и страданий.
Оборачиваясь, я видела веревку, свисавшую с кормы, и, хотя большая ее часть скрывалась под водой, меня бесконечно утешало осознание, что канат тянется за кормой «Хазаны» на двадцать пять футов.
Дни сменяли дни, чаще всего не принося ничего нового: одиночное плавание на улиточной скорости продолжалось; но я наблюдала прогресс каждый раз, когда отмечала на карте свои ЛП, линии положения. Кроме того, стало очевидно, что при рациональном подходе у меня хватит воды и еды, чтобы выжить.
Любимой моей едой стали сардины. Плоская овальная баночка настолько отличалась от остальных, что ошибиться с содержимым было невозможно, даже со смытыми этикетками. Я понимала, что есть сардины не стоит, слишком уж они были солеными – пить хотелось после каждого аппетитного кусочка, – но по временам мне просто делалось все равно. Я сдерживалась и сдерживалась, а потом, когда уже не было сил сдерживаться дальше, я насаживала открывалку на крышку баночки, глядя, как выползает желтое масло, а потом крутила, открывая деликатес. Вытаскивала прямо пальцами, держа маленькую изящную рыбку за хвост, и откусывала по крошечному кусочку. Я по часу смаковала полбанки, оставляя вторую половину на потом.
Я по-прежнему шла правым галсом, придерживаясь девятнадцатого градуса северной широты, но начала опасаться, что широту придется изменить, забравшись выше: ветер здесь был слишком переменчивый. Расстояние между соседними параллелями – то есть один градус широты – равно шестидесяти милям, что дает ветру шестьдесят миль, чтобы ослабнуть, сделаться непредсказуемым или, что еще опаснее, стихнуть полностью. В нижней части восемнадцатого градуса северной широты ветер был более устойчивым.
Я спустилась к шкиперскому уголку, нашла пару справочников, уцелевших после урагана, и вынесла их наверх. Мне хотелось изучить книги в надежде, что они помогут проанализировать ситуацию.
Я решила использовать североэкваториальное течение до тех пор, пока оно будет нести меня на запад. Сила течения поможет «Хазане» преодолевать волны и продвигаться вперед быстрее – это надежнее, чем ловить переменчивые ветра. Североэкваториальное течение протекает между десятым и двадцатым градусами северной широты. Поскольку я нашла наручные часы и смогла вычислить свою широту, я решила, что лучше всего держаться восемнадцатого градуса, пока не подойду поближе к Гавайям; тогда можно будет подняться северо-западнее и идти к пункту назначения. К тому же в тех местах проходит множество морских путей, и там уж, надеялась я, мои ракеты кто-нибудь заметит.
Когда ночь сменила день, я заключила соглашение сама с собой, что постараюсь не засыпать как можно дольше. Ночью мои ракеты будут лучше заметны, если рядом появится корабль.
Сидя под небом, полным звезд, я размышляла о том, насколько отличается ночное небо северных и южных широт. Мне показалось, что я вижу Южный Крест, но это всего лишь воспоминание всплыло в голове. Ночь обещала быть долгой, поэтому я расслабилась и отпустила сознание.
– Ричард, помнишь, как мы состязались в плавании? Как мы подзадоривали друг друга? При твоей худобе ты плавал стремительно, как морской котик. «Ты должна уметь держаться на воде час, Тами, – обычно говорил ты мне, – целый час, милая».
Я думала, ты сошел с ума. «Час! Никто не сможет продержаться на воде целый час», – возражала я. Ты помнишь? А ты говорил: «Моряк сможет». И тогда я сделала это. Потом мы сделали это вместе, целый час плавали кругами рядом, касаясь друг друга головами и ногами. Медленно плавали на спине плечом к плечу. Целый час, любимый… Если бы вернуть назад этот час. Если бы мы могли снова вот так. Если бы могли вернуться обратно на Ля Каскад и
