Петровичем так быстро не вытащили. Преданность любящих нас женщин – в жизни так бывает, когда нам, мужчинам, больше просто не на что рассчитывать. Согласны, Сергей Павлович? А вот как суметь их вознаградить за это – я, например, не знаю. А вы?
– Как это так – не на кого?! – вскинулся Городецкий. – А партия? А правительство?!
– Почему-то партия и правительство вспоминают о том, что они не булки белые с икрой жрать, а России служить поставлены, только когда дерьмо до подбородка доходит.
– Опять не прав, – горестно вздохнул Городецкий. – Какой там подбородок-то – до бровей уже подкатило, а они всё – божья роса, божья роса.
– Так ведь вроде обещали исправиться? – саркастически приподнял Гурьев левую бровь.
– Сотрудники, допустившие нарушение социалистической законности, выразившееся, в том числе, в злоупотреблении властью, понесли заслуженное наказание, – металлическим голосом, явно кого-то при этом передразнивая, проскрежетал Городецкий.
– Заслуженное наказание только тогда становится таковым, когда оно осознано как заслуженное, – вздохнул Гурьев. – Или ты думаешь, Алексан Саныч, будто, расшлёпав эту мразь в том же самом подвале у той же самой стенки, мы что-нибудь кому-нибудь объяснили?
– Не трави душу, – попросил Городецкий. – И хватит уже товарищей конструкторов эпатировать, на них и так лица нет. Твоя информация пришла две недели назад, мы только тогда и озаботились вопросом, а до этого – ни сном, ни духом!
– И всё-таки в этом что-то есть, – Гурьев прищёлкнул пальцами в воздухе. – Согласись, дружище. Приходят такие потрясающие сведения, мы кидаемся проверять, на какой стадии находятся у нас работы по соответствующему направлению, и тут у тебя в кабинете появляется Гризодубова с письмом от Марии Николаевны. И что же мы видим? У Глушко погром, Королёв в кутузке, и пока мы опять соберём институт и приведём его в рабочее состояние, пройдёт в лучшем случае полгода. Шесть месяцев, Сан Саныч. Шесть. Что это такое, я тебя спрашиваю? Нам следовало эту шайку троцкистов полгода назад перебить – вот это было бы адекватной мерой самозащиты. А ты – наказание, наказание. У нас прокуроров не хватит всех наказывать. На упреждение надо стрелять!
– Добрый, – констатировал Городецкий. – Как есть, добрый. В Ессентуки тебе пора, подлечиться. Вот, с товарищами, – указал он подбородком на Глушко и Королёва, – и поедешь. А то желчь у тебя скоро носом пойдёт. Что, товарищи, – принимаете предложение после двухнедельного отдыха в санатории приступить к своим обязанностям?
Артисты, восхищённо подумал Сергей, переглянувшись с Валентином. То, как «следователи» жонглировали фразами, перебрасываясь ролями, будто мячиками, подхватывали друг у друга «мелодию», словно джазовые виртуозы, неопровержимо свидетельствовало: всё это слишком высокий, недосягаемый для провокаторов класс. И вообще: не бывает провокаторов – с такими глазами!
– Согласны, – упрямо наклонив вперёд голову на короткой шее, сказал Королёв. – Согласны, Валентин Петрович?
– Я согласен, – едва заметно улыбнулся Глушко. – Только я не совсем понимаю, к чему такая… бутафория.
– А как вы термин угадали, Валентин Петрович? – поинтересовался Гурьев. – Вот ведь что значит – настоящая научная интуиция!
– Ну, хватит уже, в самом деле, – поморщился Городецкий. – Переигрывать тоже ни к чему. Бутафория, как вы, Валентин Петрович, совершенно правильно изволили заметить, исключительно затем, чтобы между нами возникло нечто вроде предварительной взаимной расположенности. Без этого никакой совместной работы не получится, а нам от вас требуются не рапорты об исполнении и не победные реляции, а настоящая работа. Если нет возражений, давайте подпишем бумаги, а потом Яков Кириллович вас введёт в курс дела.
Глушко читал внимательно, время от времени недоумённо приподнимая брови, а Королёв подписал, не глядя, и теперь сидел как на иголках, ожидая, пока Глушко закончит вникать в текст. Наконец, Глушко передал Городецкому лист со своей подписью, и Гурьев довольно кивнул:
– Отлично. Раз формальности соблюдены, давайте приступим. Что вы скажете, Валентин Петрович, о ракетном кислородно-спиртовом двигателе с тягой в десять тонн?
– Это невозможно, – хрипло проговорил Глушко, посмотрев на ошеломлённого не меньше его самого Королёва.
– Невозможно сейчас или невозможно вообще? – уточнил Городецкий.
– Нет ничего «невозможного вообще», – отрезал Королёв. – Просто у нас такой аппаратуры нет. И ни у кого нет, поскольку технически и технологически…
– А у нас несколько иные сведения, – вкрадчиво возразил Гурьев.
Поднявшись, он стремительно переместился к стене кабинета, на которой имелась некая зашторенная конструкция. Глушко решил с самого сначала: наверняка за серым сукном скрывается доска или что-то в этом роде. И, когда Гурьев раздвинул материю, удостоверился, что не ошибся: его глазам предстал чертёж, в котором Глушко смог узнать знакомые очертания агрегатов жидкостного реактивного двигателя. Единственное, что сразу же понял Глушко – двигатель огромен и превосходит всё, доводившееся им в ГИРДе [49] до сих пор создавать. Посмотрев на Королёва, он убедился, что и Сергей совершенно потрясён.
– Невероятно, – выдохнул Королёв и рванулся к чертежу, едва не опрокинув столик с деликатесами. – Чьё это?! Валентин! Да иди же сюда, чёрт тебя возьми!
– Это работа конструкторского бюро одного очень талантливого и при этом ещё и чрезвычайно бойкого молодого человека, которого зовут Вернер фон Браун и который, к сожалению, находится в большом фаворе у товарища Адольфа Гитлера, – Глушко непроизвольно дёрнулся, услышав этот чудовищный оксюморон – «товарищ Гитлер». – Согласно имеющимся данным, фон Браун возглавляет конструкторско-испытательный центр в местечке Пенемюнде, где будет строить ракету, двигатель которой вы, дорогие товарищи, имеете счастье лицезреть. По некоторым, пока что непроверенным, данным, это – только один из двигателей, – Гурьев сделал ударение на «один», – создающейся под руководством молодого Вернера ракеты.
– Невероятно, – пробормотал Глушко, дотрагиваясь до чертежа, словно не доверяя глазам. – Потрясающе…
– А смысл в чём?! – недовольно проворчал Городецкий. – Смысла не вижу, товарищи. Любой бомбардировщик…
– А я разве сказал, что нас интересует боевое применение? – удивился Гурьев. – По-моему, я этого не говорил. Но к этой теме мы вернёмся немного погодя. Так что, товарищи конструкторы? Воспроизвести в металле сможете?
– По чертежам – сможем, – задумчиво произнёс Глушко, – но дело не в этом. Дело в том, что мы, получается, занимались совершенной чепухой – пятьсот килограммов тяги, семьсот… А немцы сразу на десять тонн вышли.
– Мы исходили из поставленных задач и имеющейся производственной базы, – яростно рубанул рукой воздух Королёв, багровея от обиды. – Если бы поставленная задача с самого начала была определена так, как мы предлагали…
– Мне кажется, это очень верная мысль – чем грандиознее задача, тем свободнее размах конструкторских идей, необходимых для её реализации, – как будто бы задумчиво, а на самом деле едва ли не перебив Королёва, произнёс Гурьев. – Какую задачу вы себе ставите, Сергей Павлович?
– Человек на Луне, – Королёв в упор посмотрел на Гурьева.
– Сергей, – простонал Глушко, хватаясь за голову.
– Напрасно вы, Валентин Петрович, ужасаетесь, – спокойно возразил Гурьев и улыбнулся. – Это превосходная цель, замечательная. Но, если уж быть до конца откровенным, слегка промежуточная. Лунная станция, база, с которой взлетают аппараты для межзвёздных путешествий – вот это, мне кажется, немного ближе будет к вашей настоящей мечте, не правда ли, Сергей Павлович?
Откуда он знает, растерянно подумал Королёв. Не может он этого знать, это просто невозможно. Только если мама… Но кто же он такой, если мама – об этом – ему – рассказала?!
– Да ты спятил, – взревел Городецкий, вскакивая и отшвыривая стул. – Какая такая ещё лунная станция?!
