Лай сторожевых собак на дворе тихой фермы, среди домов поселения, не дает представления о поразительном эффекте, какой производит этот звук на индейской границе, о тревоге, которую испытывают обитатели уединенного ранчо. Помимо этого, они слышат доносящийся снаружи стук копыта, ударившего о камень – это либо лошадь, либо мул. И точно не Лолита – кобылица в стойле, а звук доносится не из конюшни. Других животных тут нет: гости уехали на двух верховых мулах, тогда как
– Он вернулся! – восклицает доктор. – Нам следует возликовать, а не пугаться. Идемте, дон Валериан, мы еще успеем покурить, прежде чем ляжем спать!
– Это не Мануэль, – говорит Миранда. – Собаки его знают, а послушайте, как они лают! А, что это? Голос Чико! Кто-то схватил его!
Снаружи доносится вопль пеона, сменяющийся увещеваниями, словно он умоляет отпустить его. Затем голос Чико перемежается с криками Кончиты. Оба звучат почти одновременно. Дон Валериан возвращается в комнату и берет саблю, тогда как доктор хватает первое оружие, подвернувшееся под руку. Но оружие бесполезно, когда имеется слишком мало рук, чтобы пользоваться им.
В хижину ведут две двери: передняя и задняя, и в обе вливается поток вооруженных людей, солдат в мундирах. Прежде чем Миранда успевает извлечь клинок из ножен, в шести дюймах от его груди вырастает настоящий еж из острых пик. Подобная угроза обращена и к врачу. Оба понимают, что сопротивление бесполезно – оно окончится тем, что их в ту же секунду проткнут насквозь.
– Сдавайтесь, мятежники! – раздается команда, перекрывающая лай собак. – Если хотите жить, бросайте оружие, и немедленно! Солдаты, разоружить их!
Миранда узнает голос. Быть может, раздайся он раньше, полковник не расстался бы с саблей, но отважился на упорное и отчаянное сопротивление. Но время упущено. Когда рукоять клинка выскальзывает из его ладони, дон Валериан видит перед собой человека, опасаться которого у него больше всего причин – Хиля Урагу!
Глава 53. Бессонная ночь
Всю долгую ночь остаются Хэмерсли и охотник на вершине холма. Эта наполненная мрачной тревогой ночь кажется им вечной. О сне они не помышляют – не могут. Что-то в голове не позволило бы им уснуть, даже если бодрствовать пришлось бы целую неделю. С течением времени волнение их не ослабевает, скорее напротив, становится острее, причиняя почти невыносимую боль.
Стремясь избавиться от нее, Хэмерсли наполовину решается спуститься с холма и попробовать прокрасться мимо часовых. Если его заметят, он бросится на них в попытке пробиться, а оказавшись в долине, постарается спасти изгнанников.
Выслушав это предложение, товарищ тут же отметает его. Это будет не просто глупость, но безумие. По меньшей мере, дюжина солдат образует пикет, стерегущий проход. Стоя или сидя, они так или иначе растянуты по всей ширине. Никто не сможет пробраться мимо них незамеченным, а нападать вдвоем на двенадцать человек, какими бы храбрыми не были первые и трусливыми вторые, бессмысленно из-за слишком большого численного превосходства.
– Я бы не принял ничего в расчет, если бы от нас требовалось только это, – говорит Уолт, подводя черту под своим резким суждением. – Но нет. Даже если мы прорвемся, уложив их всех до единого, наша работа только начнется. Еще человек сорок будут поджидать нас внизу. Сумеем мы их одолеть? Нет, Фрэнк: против двенадцати у нас еще может быть хоть какой-то шанс, но против сорока… Слишком уж неравные силы. Ясное дело, мы проредим их, прежде чем накроемся сами, но в конечном итоге нас одолеют. И убьют, как пить дать.
– Меня убивает, что приходиться торчать тут. Только подумаешь, что могут творить эти мерзавцы прямо в эту самую секунду! Адела…
– Не позволяйте всяким дурным мыслям лезть в голову. Думайте о том, что нам предстоит делать дальше. Вашу Аделу на месте не прикончат, как и мою Кончитер. Их уведут вместе с другими пленниками. Мы последуем за ними, и посмотрим, не выдастся ли шанс вырвать их из лап негодяев.
Убежденный доводами друга и несколько успокоенный, Хэмерсли остается на месте. По трезвому размышлению он приходит к выводу, что сделать ничего нельзя. Лелеемый до того план означал опрометчиво пойти на смерть, кинуться прямиком ей в пасть.
Они лежат и слушают, иногда поднимаются и бросают из-под веток взгляд на часовых внизу. Длительное время американцы не слышат ничего, кроме восклицаний картежников, щедро пересыпаемых испанскими ругательствами и богохульствами. Но около часа ночи до их ушей доносятся другие звуки, поглощающие всё их внимание и заставляющие позабыть про игроков.
Из долины, далеко распространяясь в тишине ночи, доносится лай мастифов. Эхо его отражается от утесов, создавая раскатистый отзвук. Вскоре раздается голос человека, потом другой. Они не сливаются друг с другом, потому как один – это грубый крик мужчины, а другой – пронзительный вопль женщины. Первый – это возглас изумления, вырвавшийся у Чико, второй – испуганный визг Кончиты.
С гулко стучащими сердцами напрягают американцы слух в попытке уловить, что будет дальше. Оба понимают важность донесшихся до них звуков, и инстинктивно верно интерпретируют их. Уолт первым озвучивает свои догадки.
