талантливым Николаем Тихоновым, как хотелось бы мне сейчас вставить в статью его стихи, но я не взял их с собой.
Помню, уже разрешили вино, в оном помещении в Петербурге сильно пили, все бегали и занимали друг у друга деньги, в углу пили какие-то знатные иностранные спекулянты, дамы были в сильно открытых платьях. В воздухе пахло скандалом, какой-то чекист приставал к публике и не знали, как ликвидировать скандал.
На столе танцевал чечетку один приезжий из Москвы иммажинист.
Для тихого Петербурга, в котором зимой не на всех улицах есть колеи по снегу, а летом по Манежному переулку пасут лошадей на траве, — все это было внове и не очень приятно.
Мы уговорили Тихонова читать. Начал читать, и стихи перегнули весь этот хаос.
Было очень хорошо.
Откочевала из «Дома искусств» группа покойного Гумилева, создавшаяся из его студии «Звучащая раковина», это очень большое общество поэтов человек в 30–50. Они являются продолжателями линии Гумилева, хорошо владеют формой, но что они дадут — я не знаю.
Отдельной группой существует «Кольцо поэтов» имени Фофанова, с ними я был знаком мало.
В «Доме искусств» жило и «Общество изучения теории поэтического языка», по-здешнему ОПОЯЗ. Последнее время оно собиралось мало, а старалось издаваться во что бы то ни стало.
Общество это — «формалисты», представители формального или, как здесь говорят, морфологического метода. Председателем общества был я. Мы занимались вопросами формы искусства, считая, что оно может быть исчерпано анализом формы до конца.
Идейную сторону литературы мы рассматривали как один из материалов для создания форм. Одним словом, в газете не объяснить. Когда я убегал, мы только что издали книгу «Мелодика стиха» Б. М. Эйхенбаума; готовили книгу Ю. Тынянова «Семантика стиха» и книгу «Динамика стиха»[297]. Не знаю, как работают там сейчас.
Все эти общества создавались при страшных условиях. Я знаю заседания, во время которых приходилось сидеть на спинках стульев, так как полкомнаты было залито водой. Заслугой «Дома искусств» было [то], что он дал им возможность провести несколько часов в человеческих условиях, а для многих и дал школу, показал, какие требования можно ставить литературе.
В деле создания школы прозаиков много сделал Евгений Замятин.
Но обо всем я напишу подробней следующий раз, когда у меня будет больше места, так как я кончил с бытом.
СЕРАПИОНОВЫ БРАТЬЯ
Родились в Доме искусств в 1921 году.
Всего их двенадцать, из них одна женщина: Елизавета Полонская.
Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, Михаил Слонимский, Лев Лунц, Вениамин Зильбер[298], Николай Никитин, Константин Федин, Николай Радищев[299], Владимир Познер, Илья Груздев.
Я был бы тринадцатым.
Но я не беллетрист (смотри книгу «Революция и фронт»)!
Из двенадцати серапионов поэтов трое: Полонская, Николай Радищев, Владимир Познер.
Буду писать о беллетристах.
Писателям обыкновенно не везет на критические статьи.
Пишут о них обыкновенно после их смерти.
Нет статей о Хлебникове, о Маяковском, о Михаиле Кузмине, Осипе Мандельштаме, о Пастернаке.
Перед ними виноват и я.
Пожалуй, лучше было бы писать о живых, а не о «Дон Кихоте» и Стерне.
Пишу о серапионах.
Книг беллетристических сейчас не выходит: дорог набор.
У Андерсена есть сказка об уличном фонаре, который каждый день наливали ворванью и зажигали.
Дело было в Копенгагене.
Потом ввели газовые фонари.
Духи в последний день службы старого фонаря подарили ему…
Их было два…
