называют формалистом.
Гарин — крупный актер. Комедия, поставленная им, «Женитьба» имеет все признаки таланта, но он не ставит пьесу, а спасает ее, развертывая отдельные детали и не беря общей формы.
Социальные мотивировки людей, живущих без событий, вскрытие мира, в котором событие — это «Шинель», заменяются патологическим раскрытием характера Подколесина.
Вместо этого мы видим Подколесина, который болен, у него дурные привычки, его действительно надо женить.
Эта история отдельного Подколесина, а не Подколесиных, а между тем удача была рядом, потому что Гарин — большой актер.
Постановщики пользуются Федотовым; отдельные куски картины сделаны прямо по картинам Федотова, но федотовского мироощущения нет. Федотовский офицер превращается в водевильного героя.
Нужно не склеивать вещи из классических произведений, а понимать, что происходит в классическом произведении. В то же время в фильме идет социологизирование вовсю.
Дается спор дворянства с купечеством, причем не хватает ситуаций, не хватает реплик, и сцена строится методами «Синей блузы»[603].
Эпоху же дают музыкальными ящиками, трубками, повозками. Произведение теряет ценность, в мастерски построенном спектакле появляется плохо сделанная роль служанки.
Начинается ковырянье в носу, чесанье задов, как маскировка эстетического лака вещи.
Вы знаете, как двигается паровоз в снегу?
Инерция разгона, сила машин могут отодвинуть снег грудью паровоза, но снег уплотняется — и наконец движение невозможно.
Мы остановились потому, что в искусстве искали для себя отдельных кварталов с собственными законами.
Я хотел жить у себя дома в искусстве, с самим собою, с вещами и с веселыми уродами.
Искусство хитрило со мной, оно подсовывало мне факты, анализируя которые, мы получали стройную систему.
Так, у Герцена один губернатор временно замещал и место председателя палаты, и своего врага.
Он продолжал писать председателю палаты ядовитые письма и сам на них отвечал.
Мир ограничивался.
Охлопков мечтал о сценарии, в котором бы кто-нибудь ездил на жирафе. Жирафа — это трюк на один раз.
Так как все равно что снимать и все равно что ставить, то легче всего двигаться по чужому, прежде созданному произведению. Старый сюжет тут играет роль честертоновской конторы по доставлению случайностей скучающим, состоятельным гражданам Англии.
Старый материал пьесы начинает переделываться, возвращается к черновикам.
Тридцать тысяч курьеров, которые отыскивали Хлестакова, заменяются каким-нибудь другим числом, взятым из черновика.
Все диалоги превращаются в монологи, появляются неговорящие герои, разрушаются форма произведения и смысл его.
Способный режиссер И. Савченко снял картину «Гармонь».
Про эту картину можно много не говорить, тов. Савченко — человек талантливый. Про его первую картину можно промолчать.
«Гармонь» была веселая картина, хотя и растянутая.
Объявили, что это новый жанр, советская оперетта.
Савченко взял новую тему, которая называется «Месяц май».
Тема вещи: женщину принуждают к аборту.
Женщина — рекордсмен, муж ее — тренер. Идет вопрос о том, чего она должна добиваться: ребенка или мирового рекорда?
Можно ли пожертвовать ребенком для мирового рекорда?
К этой ленте Савченко прикладывает методы оперетты.
Он не смотрит, что он делает.
Он не понимает, что аборт — не тема для оперетты.
Люди поют и декламируют о том, о чем обыкновенно они шепчутся.
Лента делается с примитивностью опереточного сюжета, подкрепленного голым тематизмом «Синей блузы».
Молодые ребята, прямо с купанья, толпой, бегут к женщине и посреди площади кричат, требуя, чтобы она сделала аборт.
Им отвечают криком женщины с балкона.
Женщины некрасивые, ребята злые, все неверно, придумано.
И художник очень нелегко и совсем не сразу понял, в чем его ошибка.
Мы знаем старую культуру. Но мы не были ее наследниками, мы ее пародировали, чтобы ее увидать.
