Только потом отец и дедушка узнали, что со всех сторон на подходах к деревне шла такая же ожесточённая и дикая борьба.
Японцы снова открыли огонь. Мины попадали точно в большие ворота на входе в деревню, обе створки их были плотно закрыты. Один удар — одна пробоина. Второй удар — вторая. После нескольких громких залпов от ворот ничего не осталось, на их месте образовалась огромная брешь.
Дедушка и отец снова атаковали артиллеристов. Дедушка выстрелил четыре раза и убил двух чертей. Отец сделала только один выстрел. Он целился в японца, что сидел верхом на миномёте, держа в руках мину. Для страховки он взял браунинг обеими руками и, прицелившись в широкую спину, выстрелил между лопаток, но увидел, что пуля вошла в ягодицу. Японец замер, а потом повалился вперёд и заслонил собой дуло миномёта, после чего ухнул громкий взрыв. Отца несколько раз подкинуло над землёй, в голове зазвенело. Японца переломило пополам, а у миномёта взорвался ствол, и обжигающе горячий кусок металла пролетел несколько десятков метров и упал у головы отца, едва не размозжив её.
Столь славный результат единственного выстрела отец не мог забыть в течение многих лет.
Когда ворота в деревню разрушили, к деревне поскакала, размахивая саблями, японская конница. Отец со смесью страха и зависти глядел на этих прекрасных коней. Однако в зарослях гаоляна копыта путались, листья тёрлись о морды животных, лошади раздражённо дёргались и не могли уже скакать так быстро. Когда кавалерийский отряд добрался до ворот, кони сбились в кучу и били копытами, словно их загоняли в конюшню. С обеих сторон от ворот вниз полетели железные грабли, сохи, обломки черепицы и кирпича, а ещё, похоже, полилась горячая гаоляновая каша, поскольку солдаты с криками защищали головы, а лошади в ужасе становились на дыбы. Некоторые всадники поскакали в деревню, другие понеслись обратно.
При виде бесславного окончания атаки конного отряда дедушка и отец расплылись в улыбках.
Своими действиями в тылу противника дедушка с отцом привлекли целую толпу солдат марионеточных войск, а чуть позже к карательной операции присоединилась и конница. Не раз над головой отца возносилась блестящая сабля, однако всякий раз путь ей преграждали стебли гаоляна. Одна из пуль прошла по касательной, оставив на скальпе дедушки борозду, но густой гаолян спас их обоих. Они спасались от погони, приникая к земле, словно зайцы. К середине дня они уже добежали до берега Мошуйхэ.
Дедушка с отцом пересчитали патроны, снова нырнули в гаолян и преодолели около ли. Тут впереди раздался крик:
— Товарищи! Вперёд! Разгромим японский империализм!
Когда крик стих, заиграла войсковая труба, и они вроде бы услышали пулемётные очереди.
Обрадовавшись, дедушка с отцом кинулись на звук этих выстрелов, но, добежав, не увидели ни единой живой души. К гаоляновым колосьям были привязаны две жестяных канистры из-под керосина, внутри которых взрывались петарды.
Труба и крики снова зазвучали из гаоляна неподалёку.
Дедушка презрительно усмехнулся:
— Эта Восьмая армия только на такое и способна…
Канистры грохотали и сотрясали воздух так, что перезревшие гаоляновые зёрна с шорохом сыпались вниз.
Конница и марионеточные императорские войска, стреляя из винтовок, двинулись в обход. Дедушка потащил отца обратно. В их сторону побежали, пригнувшись, несколько бойцов Восьмой армии, придерживая болтавшиеся на поясе ручные гранаты. Отец увидел, как один из солдат с винтовкой встал на колени и выстрелил по гаоляну, растревоженному японскими конями. Звук выстрела напоминал звон, с которым разбивается черепица. Стрелявший солдат хотел передёрнуть затвор, но не смог. На него налетел японский конь. На глазах отца всадник занёс саблю над его головой, солдат Восьмой армии бросил винтовку и попытался убежать, но конь догнал его, и из разрубленной клинком головы бойца на гаоляновые листья брызнули мозги. У отца потемнело в глазах, он обмяк и опустился на землю.
Из-за японской конницы дедушке и отцу пришлось разделиться. Солнце уже склонилось к верхушкам гаоляна. В поле сгустились мрачные тени. Мимо отца прошмыгнули три пушистых лисёнка. Он протянул руку, схватил одного из них за толстый симпатичный хвост и тут же услышал яростный рык. Словно молния из гаоляна выскочила старая красная лисица и оскалилась, демонстрируя отцу свою силу. Он поспешно отпустил хвост, и всё лисье семейство умчалось прочь.
Стрельба раздавалась с востока, запада и севера, а вот на южной околице стояла необычная тишина. Отец тихонько крикнул, потом заорал во всю мочь, но ответа не последовало. От дурных предчувствий сжалось сердце, и он помчался в ту сторону, откуда раздавались выстрелы. Солнечный свет становился всё слабее, гаоляновые колосья, купаясь в его предзакатных лучах, смыкались над головой. Отец заплакал.
В поисках дедушки он натолкнулся на трупы трёх зарубленных солдат Восьмой армии. Их мёртвые лица в полутьме казались хищными. Внезапно отец натолкнулся на группу людей. Это были местные жители, которые предусмотрительно попрятались в гаоляне.
— Вы не видели моего отца?
— Малой, деревня свободна?
По говору отец понял, что это жители уезда Цзяо. Он услышал, как один старик наставляет своего сына:
— Иньчжу, запомни, драная ватная подкладка нам тоже пригодится, но сначала раздобудь котёл, а то наш уже давно прохудился.
Мутные глаза старика напоминали две сопли, плескавшиеся в глазницах. Отец не стал тратить на мародёров время и побежал дальше на север. А на подходе к деревне увидел ту сцену, что постоянно снилась моей матери, дедушке и ему самому. Людской поток — женщины и мужчины, старые и малые — выплёскивался через ворота, чтобы спастись от стрельбы с востока, севера и запада среди гаоляна в низине перед деревней.
Ураганный огонь бушевал прямо перед носом у отца, пули как саранча властвовали над гаоляновым полем. Успевшие выбежать падали вместе с гаоляновыми стеблями. Казалось, половина неба окрасилась в красный цвет от брызнувшей крови. Отец разинул рот и плюхнулся на землю. Он видел только кровь и чувствовал только запах крови.
Японцы вошли в деревню.
Вымоченное в человеческой крови солнце зашло за гору. Из зарослей гаоляна вынырнула кроваво-красная полная луна.
Отец услышал, как дедушка зовёт его приглушённым голосом:
— Доугуань!
ЧАСТЬ IV ПОХОРОНЫ В ГАОЛЯНЕ
1
В жестоком четвёртом лунном месяце лягушки, совокуплявшиеся в реке Мошуйхэ при свете мерцающих звёзд, отложили горки прозрачных икринок, яростные солнечные лучи нагрели воду до температуры только что выжатого бобового масла, и вылупились целые толпы головастиков, которые плавали в медленной речной воде словно кляксы чёрной туши. На удобренном собачьими экскрементами берегу начала бешено расти трава, а среди ряски распускались почти пурпурные цветы паслёна. Это была прекрасная пора для птиц. Тёмно-жёлтые в белую
