Князь передал Кромову небольшой конверт. Тот достал письмо, прочитал и протянул мне. В нём было следующее:
«Дорогой мой Григорий! Сегодня я точно узнала, что алмаз будет привезён на бал к нам, в Набережный дворец. Я верю, ты сможешь достать его. Теперь моя свобода и наше счастье в твоих руках. Я верю в тебя, мой неустрашимый рыцарь. Твоя любящая Мария Вышатова».
— Это её почерк? — спросил Кромов.
— Дело в том, что я не очень хорошо знаю почерк своей дочери. У нас редко возникала необходимость обмениваться письмами, она ведь живёт с нами в одном доме. Моя жена, или горничная Марии, Вероника, могли бы определить, её это почерк или нет. Но они все вместе уехали в «Зелёные холмы». Но поверьте мне, господин Кромов, Мария не могла написать этого письма, это совершенно бессмысленно. Помолвка между ней и графом была решена месяц назад. Отец жениха, граф Демидов один из богатейших людей России, и поверьте, этот брак заключается отнюдь не против воли моей дочери. Когда Мария выйдет замуж за Ивана Демидова, она станет одной из самых знатных и богатых женщин нашей страны. И главное, господа. Назвать меня деспотом и жестоким тираном по отношению к моей дочери, я вам скажу, это просто абсурд. Скорее, меня можно обвинить в том, что я, наоборот, слишком потакаю её капризам, и, откровенно говоря, большая к ней строгость с моей стороны была бы только на пользу.
Я взял газету и снова взглянул на фотографию. Мне не давало покоя странное чувство, что, глядя на неё, я должен вспомнить что-то, связанное с этим делом, но я никак не мог понять что. Граф Демидов на фотографии выглядел довольно тщедушным молодым человеком с рассеянным взглядом и весьма неопределенным выражением на лице. Княжна стояла, гордо подняв голову, которую украшала шляпка с перьями в стиле «Морской Бриз», самая последняя модель, которая лишь недавно появилась в продаже и тут же стала пределом мечтаний многих модниц.
— То есть вы считаете, — спросил я князя, продолжая разглядывать фотографию и пытаясь понять, что же в ней так привлекло моё внимание, — что между вашей дочерью и Григорием Бехтеревым не могло быть сговора?
— Конечно, нет! Они давно не видятся. Мария уже несколько месяцев не приглашала его на приёмы и не просила меня включать его в списки приглашенных. А что касается Бехтерева, я чувствовал за него некую ответственность. Я даже поручил Лядову понаблюдать за ним, чтобы он не встрял в какую-либо историю, хотя сам Бехтерев вёл себя по отношению ко мне совершенно возмутительно.
— Вам нечего больше сказать нам? — спросил Кромов.
— Нет. Клянусь вам, я рассказал обо всём, что произошло между мной и поручиком в этой комнате.
— А вы сказали ему о помолвке?
— Сказал. Он усмехнулся и довольно грубо обвинил меня во лжи. Очередная его выходка в мой адрес, которых, за последнее время, я перенёс от него немало.
— И какое ваше мнение о случившемся? Если ваша дочь не причём, зачем Бехтерев похитил алмаз, зачем ему это письмо?
— Право, не знаю. Разобраться, что творится в его больном воображении — это свыше моих сил. Впрочем, свою версию я сказал. Он выбросил алмаз в окно своему сообщнику, а сам попытался скрыться через дверь на первом этаже. Это самое разумное, что можно предположить. Да и потом не это для меня сейчас главная забота.
— Но в вашей версии есть слабое место. Зачем Бехтереву тратить время и бросать алмаз кому-то из окна, если он сам планировал скрыться из дому?
— Не знаю. Как я слышал, воры всегда так поступают, сбрасывают украденные вещи своим сообщникам. И, потом, может, он не был уверен, что сможет выбраться из дома, что на самом деле и произошло.
— Хорошо. Это всё версии, их мы можем строить до бесконечности, ясность может внести только сам господин Бехтерев. Мне надо поговорить с ним, чтобы составить собственное мнение.
— Пожалуйста. Он в соседней комнате под охраной моего кучера. Передайте Захару, что я разрешил вам разговор с поручиком, и он вас впустит. Я прошу вас, господин Кромов, сообщать мне обо всем, что вам удастся разузнать.
Кромов в ответ кивнул, и мы вышли в коридор.
— Вот что, — обратился он ко мне, — с поручиком лучше пойти поговорить мне одному. Разговор предстоит нелёгкий, мне надо сбить спесь с этого упрямца и разговорить его.
— Вы думаете, на него подействует это? — я указал на газеты.
— Да. По правде говоря, сообщение о помолвке — это единственный способ раскачать его и вызвать на откровенность. Если моё предположение верно, и Бехтерев ничего не знает об этом, то сообщения в газетах должны его поразить как гром среди ясного неба. Слова князя он, конечно, пропустил мимо ушей, ведь он считает, что тот его злейший враг. Сообщения в трёх ведущих газетах — это более веский аргумент.
— И на что вы рассчитываете дальше?
— Дальше? Если он, действительно, считает, что действует по велению княжны Марии Вышатовой, после такой новости он может сказать мне правду. Если дело обстоит сложней, чем мне кажется, и статьи в газетах его не заинтересуют, тогда…, — Кромов пожал плечами, — тогда нам с вами придётся придумать, как подойти к этому делу с какой-нибудь другой стороны. Но если мой план удастся, Бехтереву придётся делать весьма неприятные для него признания, а это лучше получится, если мы будем с ним наедине. Поэтому я прошу вас подождать меня здесь.
— Хорошо. Вы знаете, — я взял газету из рук Кромова, — глядя на эту фотографию, мне кажется, что я что-то упустил, когда рассказывал вам о произошедшем, но никак не могу понять, что именно.
— Вот как? Что-то, связанное с графом Демидовым?
— Нет-нет. Что-то, связанное с княжной Вышатовой. То ли дело в её шляпке, то ли ещё в чем-то, не могу понять. Но эта мысль буквально витает у меня в голове, а поймать её я не могу.
— Вы раньше её видели?
— Нет. Но сегодня, когда мы бегали по дому и искали Бехтерева, я мельком видел её фотографию. По-моему, в комнате… Да. Когда я с Олсуфьевым зашёл
