— А вам показалось, что она его ругала? — спросил он.
— Во всяком случае, я точно могу сказать, что говорила только она. Я, конечно, ничего не мог расслышать, но по выражению лица можно было судить, что говорит она весьма строгим голосом. А Лядов только слушал и, по-моему, не говорил в ответ ни слова.
Кромов задумался.
— Знаете что, — наконец произнёс он, — давайте включим этих двоих в число наших подозреваемых, соответственно, теперь их будет одиннадцать, но пока отложим этот факт в сторону. Мы двинемся дальше в нашем расследовании. Если они так или иначе причастны, то рано или поздно мы должны будем встретить их на своём пути, если нет — то тому, что вы сообщили, должно быть какое-то другое объяснение, и будем надеяться, что мы его получим. Пока же я не нахожу места этим фактам в той картине событий, которая сложилась у меня в голове.
— Согласен. Что мы предпримем дальше?
— Первое, это Бехтерев. В том, что он сообщил нам, есть одна хорошая зацепка.
— Пресловутый господин Филя?
— Совершенно верно. В его задачу входило обработать Бехтерева, снабдить его нужной информацией, и, если можно так выразиться, направить на цель, причем, не возбудив у того никаких подозрений. И господину Филе это удалось. Он — единственный из нашей предполагаемой шайки, которого Бехтерев видел, и, так как Бехтерев теперь готов давать показания, нам надо вытянуть из него все про этого человека.
— А вы не думаете, что Филя — это кто-то из нашего круга подозреваемых?
— Маловероятно. Я считаю, здесь действовали, по крайней мере, два человека. Один — это тот, кто взял алмаз из тайника, второй — тот, кто общался с Бехтеревым. Не думаю, чтобы кто-то из нашей компании мог так загримироваться, что Бехтерев его не узнал. Но все это надо будет ещё раз тщательно продумать после того, как я с ним поговорю.
— А вообще-то, — сказал Кромов, когда мы вышли в коридор, — это дело было бы довольно простым, если не завтрашний визит банкиров и особы царского дома. Можно было бы спокойно искать этого Филиппа и через него выйти и на другого или других участников шайки. Но мы себе этого не можем позволить, удар рассчитан очень точно.
— Вы пойдёте говорить с Бехтеревым?
— Да.
— А что делать мне?
— Вы постарайтесь узнать как можно больше информации о наших подозреваемых. Кто-то должен был организовать всё дело, а следовательно, быть достаточно хорошо осведомлён об отношениях поручика и княжны, и знать о тайнике в шкатулке.
— Тот, кто смог узнать о тайнике, должен быть достаточно хорошо знаком с Марией Вышатовой. Например, кто-нибудь из поклонников.
— И кто, по-вашему, это может быть?
— Гриневский. С его тягой к амурным приключениям он наверняка не мог не обратить внимания на дочь его превосходительства. Может у них был роман, о котором мы не знаем. Уварова и Дормидонтова я с трудом представляю себе увивающимися вокруг прекрасной Мари. Об Ипполите и говорить нечего, птица не её полёта.
Кромов задумался.
— В общем-то, аргумент, — произнёс он. — Решено. Вы прощупайте Гриневского, я раскручиваю Бехтерева. Э-э-эх, — он досадливо махнул рукой. — Жаль, что я не проходил курс школы полицейской стражи. Техника допроса, слежки, обыска, сейчас это нам очень бы пригодилось. Вы вовлекли меня в дело, где мне впервые придётся поработать сыщиком.
— Ну, уж не обессудьте.
— Да что вы! Вся эта кутерьма меня захватывает. Как однажды сказал начальник нашего уголовного сыска, раскрытие неочевидных преступлений напоминает распутывание пряжи, самое сложное найти ту нить, за которую надо потянуть, чтобы распутать весь клубок. И обещаю вам, что этот клубок мы распутаем!
— Кое-чего уже добились.
— Конечно! Бехтерев уже не преступник, он на нашей стороне. Мы можем действовать, опираясь на его показания. Тут тонкая психология, но я смогу разговорить его до конца.
От волнения и предчувствия успеха Пётр Михайлович даже сжал кулаки. Признаться его задор и воодушевление передались и мне.
— Давайте действовать. Я к Бехтереву. Вы разузнайте про Гриневского и остальных, только будьте осторожны. А примерно через полчаса встретимся здесь в коридоре.
— Устроим тут штаб-квартиру? — улыбнулся я.
— По крайней мере, тут можно разговаривать и быть уверенным, что никто не подслушивает под дверью. Удачи!
— Удачи!
Кромов отправился к Бехтереву, я же стал обдумывать, что мне предпринять. Поразмыслив пару минут, я вышел в зал, прошел через тамбур, где Бехтерев столь яростно обрушился на Ипполита и меня, и вошел в кухню, решив, что для сбора сведений и слухов лучшего места не найти.
В этот раз здесь было довольно много народа. Рабочий день заканчивался, и слуги собирались в кухне и соседних подсобных помещениях, чтобы поболтать и поужинать. За столом восседал дородный мужчина, в белом фартуке и колпаке, который не спеша попивал чай с пирогами. Несколько человек уже тоже приступили к еде, другие ещё занимались своими служебными обязанностями. Я решил поговорить с Дарьей. Она по-прежнему мыла посуду, которую Дуняша приносила из залы. Я взял стул и сел рядом.
— Ещё раз здравствуйте, — обратился я к ней как можно более дружелюбным тоном. — Хотел бы поговорить с вами. Вы не против?
— Нет, что вы. Только позвольте, я буду продолжать мыть посуду, а то Вениамин Никанорович рассердится, — она кивнула головой на толстяка, пьющего чай.
— Ваш повар? — спросил я.
— Да, и отличный повар, между прочим. Князь им очень дорожит. Но иногда бывает очень строгим. Приказал нам с Дуняшей как можно скорее убрать и перемыть всю посуду, а мы все ещё с этим не справились. Поэтому я и не могу отвлечься от дела.
— Ничего, ничего. Я хотел спросить у вас, куда вы дели ключ от кабинета, который передал вам Брюсов?
— Конечно, отдала ему.
— Когда?
— Во время беготни по дому в поисках этого человека, вы понимаете, о ком я говорю, мы с Яковом Ивановичем столкнулись в коридоре второго этажа, тогда я и передала ему ключ. Он подошёл к кабинету, дёрнул за ручку двери, чтобы проверить, закрыта ли она, и положил ключ к себе в карман.
— Это было до того, как мы обнаружили открытое окно, или после?
— После. Нет, скорее до… Нет, нет! Конечно же, после! Ведь я передала ему ключ уже после того, как вы поймали этого безумного господина, и мы все искали алмаз.
