– Знаешь ли ты что-нибудь о Карле Карловиче?
– Да, они как раз пришли к нам, всей семьей. Пуля выбила у него трубку прямо из рук у самого уха… Ну да, через открытое окно! Он уже не так уверен в благополучном исходе… Говорит, что вернется домой, он только хотел отвести своих в безопасное место… У нас? Пока все хорошо. А у тебя?.. Крепость переходит из рук в руки?.. Да, так разумнее, ведь это ненадолго. Деникин уже стоит на Воробьевке, подвел артиллерию и поставил им ультиматум. Они наверняка сдадутся. И уйдут туда, откуда пришли.
Почти целый час проговорил Ребман с Женей. И пока это еще возможно, все, кажется, не так плохо. Терпеливо ждать. Отсидеться. Пить чай.
Целую неделю он просидел взаперти, в квартире, из которой хорошенькая двадцатипятилетняя Анюта руководила боями в их квартале и взятием телеграфа, в то время как ее мать молилась за победу законных властей.
В конце концов юнкера засели в Кремле и поклялись не оставлять его до тех пор, пока жив хоть один из них. Поддержки у них не было никакой. Большая армия Деникина в трех километрах от города была мифом; во всяком случае, в бой она не вступила. Вместо этого большевики установили артиллерию на Воробьевке и угрожали разнести весь Кремль, если юнкера не сдадутся. В доказательство серьезности своих намерений они действительно разрушили до основания одну из крепостных башен.
После этого Москва пала. Юнкера открыли ворота в обмен на обещание позволить им беспрепятственно покинуть Кремль. Но как только они сложили оружие, по ним начали стрелять. Как это было, не видел никто, кроме присутствовавших при расстреле. Но никто из них ничего не расскажет: одни потому, что им это запрещено под страхом смерти, другие – потому, что замолчали навеки. Позже Ребман спросил своего друга, правда ли это – ведь это так низко! Михаил Ильич ответил почти по-евангельски:
– «Правда!» А что есть истина? Возможно, что именно так все и было, а может быть, и нет. А если это даже так, то что же? Иначе нельзя: лес рубят – щепки летят.
Тем дело и кончилось. Люди снова повылезали из нор и отправились добывать себе пропитание. Словно на уцелевшем после бури корабле, все радовались тому, что, по крайней мере, живы, – и не нужно загадывать наперед. К тому же, москвичи издавна известны своей беззаботностью и легкомыслием. Если бы они защищали город, свою «матушку» хотя бы наполовину так, как они четверть века спустя защищали Сталинград, то кучка большевиков никогда не победила бы. Сам Ленин, уже будучи у власти, не однажды повторял, что никогда не думал, что удастся удержать власть более полугода, что и днем, и ночью они были готовы к бегству: «Мы победили благодаря слабости нашего противника!» Так и выходит, когда каждый только и ждет, чтобы другой сложил за него голову…
Когда Ребман на следующий день пришел к дому Карла Карловича, он увидел стоящий перед воротами в сад грузовик. Из кузова свисала чья-то нога. Сосед рассказал, что ЧК здесь открыла свой «филиал». По ночам из-за садовой ограды слышны пулеметные очереди, а потом грузовик постоянно уезжает и возвращается.
– А где же Карл Карлович и все его домочадцы?
– Говорят, они у зятя, сбежали, едва здесь началась стрельба…
Глава 19
Карл Карлович встретил вошедшего Ребмана словами:
– Вот что, друг мой, теперь мы собираем и пакуем вещи и все вместе переезжаем за город, в имение. А когда красное проклятье исчезнет, мы снова вернемся домой и выкурим их смердящий дух из наших домов, чтоб и следа не осталось!
– Ты действительно думаешь, что они не удержатся?
Высокий статный мужчина выбросил руку вперед:
– С ними будет еще быстрее, чем с Керенским. К Рождеству у нас снова будет царь. Но только не Николашка, его нужно забальзамировать вместе со всей его кликой, – они слишком дорого нам обошлись. И сыграем свадьбу, голубчик Петр Иваныч, – вот тогда мы вас и поженим! А будущим летом отправимся в свадебное путешествие в Швейцарию!
Он смеется всем лицом. Кажется, его совсем не коснулось то, что произошло и происходит каждую ночь.
– А как же ваш дом, эта неприступная крепость, куда никому не проникнуть? – заметил Ребман. – Знаешь ли ты вообще, кто там теперь хозяйничает и что там происходит?
– Я все знаю. Поделом, пусть друг друга пожирают, пусть уничтожат вовсе, – начнем с чистого листа. Они ведь перестреляют друг друга, как было во времена всех революций. Все это люмпенское отребье, спекулянты, перебежчики, все эти приспешники дьявола давно заслужили подобную участь.
Вдруг он спросил:
– Кстати, как там с твоим товаром дело обстоит, он еще у тебя?
Тут Ребман ему рассказал, как все было и что ему посоветовала сделать Анюта.
– Вот и я тоже так думаю, – говорит Карл Карлович, – уезжать, пока не поздно, да поскорее. И если уж при этом придется чего-то лишиться, то лучше денег, чем головы!
Ребман с ним не согласен: он хочет продать товар как можно быстрее, но не за бесценок, чтобы не упустить своего. Он ответил:
– Это нынче не так просто, все гостиницы заняты красными.
– Так продай в магазин.
– Там мне ничего не дадут. Им свой товар девать некуда.
Карл Карлович остается непреклонным:
– Бери за него что дадут. И поезжай с нами. Там, в деревне, тебе деньги ни к чему. Возьми с собой только немного табаку, чтобы нам было что курить, а от остального избавляйся. Я бы никому ничего не оставлял, даже этой дамочке, как там ее? Этой Анюте, с ней, по-моему, лучше вовсе не связываться.
Но Ребман и в мыслях не имел уезжать в деревню, он хочет оставаться в городе, где кругом люди, и жизнь бурлит: и театр, и концерты, и яхт-клуб, и Ольга. Ни за что на свете не уедет он отсюда, особенно теперь, когда стало опасно. Именно теперь – ни за что! Опасно! Нет, это же интересно: броневики, патрулирующие город, и пушки, которые прикатили на Страстной бульвар и расставили перед памятником Пушкину; и группы вооруженных людей, что так и снуют днем и ночью по всему городу в поисках замаскированных очагов сопротивления. Когда новые хозяева жизни проносятся мимо него в авто, принадлежавших еще так недавно богатым горожанам, с непременным красногвардейцем в кожанке и с оружием наготове, стоящим на подножке, это щекочет ему нервы. И грузовики, заполненные офицерами полиции, которых везут на Большую Лубянку, туда, откуда никто уже не возвращается! Ребман однажды увидел там и пристава, который когда-то проводил обыск у пастора в доме. Но теперь он вел себя совсем иначе. Иногда никого даже не арестовывали; просто пиф-паф –
