— А что представляет собой полиция в целом?
Энжерс пожал плечами.
— По нашим понятиям — продажна и разложилась, а по здешним, латиноамериканским, — весьма усердна, как меня в том постоянно уверяют. Правда, после прихода к власти Вадос провел основательную чистку, избавившись от самых отвратительных типов. Полицейские, берущие взятки или дающие ложные показания в корыстных целях, несут теперь строгие наказания. В случае, конечно, если пойманы с поличным. Убежден, что на самом деле таких поступков гораздо больше, чем нам известно.
— Мне тоже так кажется, — подтвердил я и рассказал о случае с полицейским, пытавшимся обобрать мальчика–нищего.
— А что вы хотите? — снисходительным тоном произнес Энжерс. — Этот полицейский сам ничем не отличается от нищего, кроме разве целых рук да зрячих глаз. Потребуется еще немало сил и времени, чтобы жители Вадоса соответствовали облику города. Некоторые из местных ничем не выше своих предков из каменного века. А мы хотим, чтобы они сразу превратились в цивилизованных граждан. Может, лет через двадцать это будет реально, но не сейчас.
Внешность, как и фамилия, капитана О'Рурка была типично ирландской несмотря на характерную для индейцев легкую угловатость скул. Колоритное толстогубое лицо, похожее на картофелину с наростами, обрамляла пышная копна каштановых волос. Мясистые пальцы были очень короткими, словно обрубленные. Неухоженные руки покрывали жесткие густые волосы. На нем были черные форменные брюки, черные сапоги и черная рубашка, узел его красного галстука болтался на дюйм ниже расстегнутой верхней пуговицы. На вешалке у стены висели фуражка с серебряной кокардой и автоматический пистолет в кожаной кобуре.
Многочисленные фотографии, изображавшие хозяина кабинета, висели на стене за его спиной в хронологическом порядке — от поблекшего снимка мальчика лет десяти на первом причастии до блистательного фото огромных размеров для прессы, где он был запечатлен в парадной форме рядом с президентом.
Остальные стены тоже были покрыты фотографиями, но эти снимки носили профессиональный характер — на них были самые разные преступники и их жертвы.
Без особой любезности капитан О'Рурк предложил нам сесть. И тембр его голоса, и манера держаться вызывали невольное чувство страха. Говорил он на каком–то испанском диалекте с преобладанием гортанных звуков.
— По–английски не изъясняюсь, — сказал он таким тоном, будто признавался в тяжкой вине.
Вероятно, так он это и воспринимал. Затем он быстро добавил еще что–то, чего я не понял, и посмотрел на Энжерса.
— Э… э… Несмотря на его имя, — недовольным тоном заявил Энжерс, — мне, видно, придется быть вашим переводчиком.
Такого рода беседа заняла довольно много времени и не слишком продвинула нас вперед. Речь шла о банальных вещах, на дурацкие вопросы приходилось отвечать прописными истинами, и через некоторое время я предоставил Энжерсу возможность говорить одному, а сам стал рассматривать фотографии на стенах.
Грубый возглас О'Рурка вернул меня к действительности. Я обернулся и встретился со взглядом его карих глаз. Энжерс выглядел смущенным.
— В чем дело? — спросил я.
— Я… э… я… рассказал ему о недостойном случае с полицейским, который сегодня утром обобрал нищего, и…
— И что?
— Подобные случаи не должны проходить безнаказанно, — ответил Энжерс тоном, не терпящим возражений.
— Раз уже вы ему рассказали об этом, ничего не поделаешь. Но что же он вам ответил?
Энжерс облизнул пересохшие губы и покосился на О'Рурка, который сидел нахмурившись.
— Я… я сам не все понимаю. То ли он хочет наказать виновного, поскольку тот обобрал своего — будто лучше было бы, если бы он обобрал вас, — то ли вы должны сознаться в полной необоснованности обвинения.
— Так ли уж это важно? — вяло заметил я. — Вероятно, такое здесь происходит сплошь и рядом. Только, ради бога, не переводите ему этого! Скажите… скажите, что мальчик получил свои деньги обратно и в Сьюдад–де–Вадосе не должно быть больше нищих.
Снова с заминками и паузами Энжерс перевел ему сказанное.
И тут, к моему великому удивлению, О'Рурк расплылся в широкой улыбке, встал из–за письменного стола и протянул мне руку с растопыренными пальцами–сардельками.
— Вы абсолютно правы, считает он, — пояснил Энжерс. — Он надеется, что населению города ваша деятельность принесет большую пользу.
— Я тоже надеюсь, — сказал я и поднялся, чтобы пожать руку О'Рурку. Я хотел уже уйти, но Энжерс удержал меня.
— Не спешите так. Теперь… э… э… нужно выяснить еще один вопрос.
Я снова присел, пока они что–то обсуждали. После этого аудиенция была закончена, и мы вышли на улицу. В эти послеобеденные часы воздух был особенно приятным.
— О чем это вы говорили в конце беседы?
Энжерс пожал плечами.
— Я ему сообщил, что вы делаете в ближайшие дни. У нас официально принято, что находящиеся больше месяца в стране иностранцы еженедельно отмечаются в полиции. Есть еще и другие формальности, но мы избавим вас от них. О'Рурк согласен. Вам нужно будет лишь ставить в известность полицию, когда вы покидаете отель. А так на сегодня все. Завтра мы с вами совершим поездку по городу, и я попытаюсь обрисовать вам круг наших проблем.
5
Первым «позорным пятном» в списке Энжерса значился дешевый рынок, возникший на окраине города в тихой жилой зоне, предназначенной для низкооплачиваемой части населения. Рынок находился между двумя магистралями, вливающимися в основную дорожную развязку.
Мелкие торговцы в период застройки города облюбовали себе на окраине место, понастроили там хибар и пооткрывали ларьков. Здесь они сбывали свои товары строительным рабочим. И так уж получилось, что лачуги стали частью района. Не будь барачных поселков, объяснил мне Энжерс, базарной площади, конечно, не существовало бы, так как главным образом незаконно поселившиеся в в них люди торговали здесь своим нехитрым припасом. Высокая стоимость жизни заставляет обитателей многих районов покупать тут дешевые овощи. Поэтому юридические меры, запрещающие здесь торговлю, натолкнулись бы на общее недовольство.
Политика Вадоса, обеспечивающая стабильность его режима, заключалась в том, что, устраняя всякого рода помехи на пути претворения в жизнь своих планов и намерений, президент делает что–то и для общественного блага. И в данном случае утешительный пластырь должен был быть не таким уж маленьким.
Базарная площадь являла собой довольно красочное зрелище, но зловоние здесь было столь стойким, а рынок столь оглушающе шумным, что в домах по соседству жила одна беднота.
— И такое здесь происходит каждый день? — спросил я Энжерса.
— Да, кроме воскресенья, — подтвердил он. — У этих людей нет чувства времени. Да и делать–то им особенно нечего. Для них не важно, просидят ли они два часа или двенадцать, пока не продадут
