А. вернулся в комнату и вытащил мужскую одежду, висевшую в шкафу. Он выбросил ее из открытого окна и смотрел, как она, колышась, падает на землю.
Во второй комнате нашелся комод и, к величайшей радости А., небольшая стопка книг. Выбирать было некогда, и А. схватил самый толстый том, который тут же от волнения уронил. Нагнувшись за ним, он увидел в дальней части комнаты кучу одеял и наскоро сооруженную колыбель, из которой на него с яростным морганием глядело круглое лицо.
II
А. положил надрывавшегося ребенка возле изгороди и накрыл тело женщины своим мундиром. Снял загубленную форму, переоделся в рубашку, брюки и пиджак, взятые наверху. Тогда ребенок перестал плакать и стал смотреть, как А. скатал свою старую одежду в ком и бросил ее в огонь.
У изгороди стояла кормушка для скота, до краев полная дождевой воды. По поверхности скользили насекомые. На дне свернулись колечками побелевшие мертвые слизни. А. смыл с лица грязь и дым, потом зачесал волосы назад обеими руками.
Когда ребенок снова заплакал, А. взял кувшин молока и зачерпнул пальцем немножко сливок. Ребенок жадно их съел и потянулся за добавкой. А. несколько раз менял положение, но ни одно не подходило для кормления. Он никогда раньше не видел, как мать кормит ребенка, и не чувствовал телом тепло другого тела. Ребенок, которого А. вертел, крутил и переворачивал вверх тормашками, решил, что это игра, и его плач сменился смехом.
В конце концов А. налил молока в ладонь, и ребенок его слизал. Дюжину горстей спустя ребенок посмотрел вверх и издал звук, похожий на «мяу».
Они долго сидели, решая, что делать.
Ребенок крутил головой, глядя по сторонам. А. знал почему, и это наполняло его отчаянием.
На краю двора фермы были ворота. На них сидели птицы, которым захотелось посмотреть на огонь. А. представил себе другого ребенка, ждавшего отца у других ворот, и отчетливо вспомнил силуэты и лица тех, кого застрелил.
И все это время ребенок жался к А., а он жался к ребенку.
Им предстоял далекий путь.
Этот день станет первым.
III
Отец решит, что он погиб. Он снова мог читать книги, сидеть в полях, засыпать под открытым небом и вернуться к той тайной деревенской жизни, которая ему так нравилась. Он мог вырастить ребенка как собственного сына, научить его читать и писать. Они будут вместе обедать, смешить друг друга, выращивать всякое в садике, а летом, когда речки обмелеют, ходить купаться.
Мать казалась ему живее, чем когда-либо — словно он как-то занимал ее место, а ребенок у него на руках был им самим.
Он знал, что многие с подозрением отнесутся к молодому мужчине, который не может говорить, но у него был ребенок. Он нес кого-то, слишком юного, чтобы знать что-то о войне.
Неторопливо двигавшиеся немецкие войска смотрели на А. и ребенка равнодушно. Французские крестьяне, не получив ответа на свои вопросы, вскидывали руки в воздух или выкрикивали ругательства, которых А. не понимал. Через несколько дней они оба отчаянно проголодались, и ребенок плакал, не переставая. Если бы не старушка, заприметившая мужчину с ребенком, бредшего по дороге, для них обоих все могло бы очень быстро закончиться.
Первым делом она должна была накормить ребенка, но лишь немного, чтобы он вспомнил, как есть.
Лицо у нее было как череп, с парой глубоко сидевших серьезных глаз, в которых застыло непроходящее осуждение. Она тщательно причесывала свои седые волосы, на городской манер. А. подумал, что когда-то, наверное, она была довольно красивой. Задумался о том, есть ли у нее дети и где они. В углу ее гостиной стояла перевернутая сухая швабра, словно наблюдатель, а возле огня было два деревянных кресла, одним из которых, судя по всему, никто не пользовался. На полу лежали газетные листы, и временами мимо, задрав хвост, проходила кошка.
Молчание А., казалось, не тревожило женщину. Она уже давно жила одна и отвыкла от разговоров. Сперва она испугалась, что мужчина ее побьет. Но через несколько часов стала бояться, что они уйдут.
А. прихлебывал перед трещавшим огнем горячий бульон и смотрел, как женщина положила младенца на полотенце, а потом расстегнула булавки на грязной ткани вокруг его тельца. Она бережно вытерла его теплой тряпочкой, и ребенок заплакал. Сполоснула тряпочку и продолжила вытирать. Плоть на гениталиях и бедрах ребенка была воспалена. Он так кричал, что лицо у него посинело. А. поставил миску с бульоном и подошел к нему.
Увидев А., ребенок немного успокоился, и крик его перешел в плач. Сделав несколько судорожных вдохов, он замолчал и протянул ручки. А. коснулся их. Женщина улыбнулась и пальцами нанесла на воспаленную кожу ребенка белую пасту.
На следующий день она разрезала одно из своих старых платьев и показала А., как безопасно заколоть на ребенке ткань булавками.
В тот вечер, когда они поужинали, она показала, как держать ребенка у плеча и похлопывать по спинке.
В сундуке на втором этаже женщина нашла для А. пару ботинок, которые были ему велики, но защищали его израненные ноги, когда в сумерки они со старухой выходили на поиски картошки, репы, моркови или хоть чего-то пригодного в пищу. Что бы они ни находили, первая порция полагалась ребенку.
Однажды в дверь постучал человек. Когда женщина открыла и заговорила с ним, он сказал, что заблудился, но все смотрел на А., стоявшего в глубине комнаты с ребенком на руках. На следующий день мимо дома прохаживались двое, пытавшиеся заглянуть внутрь. А. решил, что на рассвете они с ребенком уйдут.
Женщина наполнила корзину чистыми тряпками, яблоками и всем, что у нее было.
Она стояла посреди дороги и смотрела, как они исчезают вдали.
В ту ночь в постели она сжимала четки и думала, кому еще может помочь.
На смертном одре, тридцать восемь лет спустя, в 1982 году, все еще сжимая четки, старушка ощущала, какой потерей станет, чувствуя горе тех, кто собрался у ее постели. Она пыталась выглядеть спокойной, но ей было очень больно. Ее знали просто как Мари, хотя те, кто постарше, называли ее Мария, из уважения за все то, что она долгие годы делала для людей.
Когда вышла луна, Мари в последний раз выдохнула, и самая незначительная ее часть ускользнула прочь, полная благодати.
За гробом шла вся деревня. Священник, следовавший за катафалком, громко говорил и смеялся, потому что она научила его радоваться не только жизни. Поодаль медленно двигались подростки, сохраняя достаточную дистанцию, чтобы можно было курить и держаться за
