– Я буду делать все, что прикажет Мейсон, – сказала она четко и громко, надеясь отстоять свою позицию. – Посмотри в лицо правде, папа. Я не принцесса, я – рабочая лошадка! – У Эвы-Мари сбилось дыхание. – Это моя жизнь. Последние несколько лет я в одиночку изо всех сил пытаюсь удержать нас на плаву. Что мне оставалось делать, чтобы поправить дела, которые ты, папа, оставил в большом беспорядке?
Родители изумленно молчали. Не дождавшись ответа, Эва-Мари встала.
– Я думала, ты будешь гордиться мной, папа. В конце концов, это ты меня научил подчиняться.
По дороге домой Эва-Мари возвращалась мыслями к этой ситуации и поверить не могла в реальность произошедшего. Ей даже пришлось остановить машину, так как она не могла совладать с трясущимися руками. Как она посмела так говорить с родителями? С другой стороны, каждое произнесенное ею слово было правдой.
Эва-Мари была в смятении и не могла успокоиться. Ее переполняли эмоции. Повстречав на лестнице Мейсона, она не смогла сдержаться и обрушила на него свой гнев:
– Как ты посмел?
Он пристально посмотрел на нее.
– Твой отец спровоцировал меня. Слышала бы ты, что он сказал, – спокойно ответил Мейсон.
Она покачала головой, в ее голове был винегрет из мыслей и вопросов, но один выделялся из остальных.
– Ты мог бы вообще с ним не разговаривать.
– Не мог. Он нарочно говорил громко, на весь ресторан, чтобы все слышали.
Что ж, похоже на ее отца.
– Это не оправдание.
– На самом деле это достаточное оправдание. Я не собираюсь сидеть и молчать, пока он очерняет мою семью.
– Разве нормально в качестве мести использовать его погибшего сына? – Эва-Мари подошла так близко, что ощутила аромат его одеколона. – Я доверила тебе информацию, которой ни с кем никогда не делилась. Как ты смел ее разглашать? И тем более использовать ее как оружие против моего отца?
– Я разозлился, – сказал он, пожимая плечами. – Примерно как ты сейчас, только ты намного симпатичнее.
Эва-Мари не поняла, что случилось. Они стояли лицом к лицу. И вдруг Мейсон положил руку на ее плечо. Все ее тело словно обожгло огнем.
Мейсон шагнул вперед. Она мгновенно отступила и тут же уперлась в стену. Путь к отступлению был закрыт. Эва-Мари была так напугана, что с трудом держалась на ногах. Если он решил мстить, она, безусловно, заслужила это.
Мейсон вжал ее в стену своим мощным телом. Она посмотрела ему в глаза и зажмурилась – казалось, он вот-вот раздавит ее. Однако в следующий миг произошло нечто совершенно иное: Эва-Мари ощутила его губы на своих губах.
Это не был поцелуй подростка. Мейсон был грубым, требовательным, и Эва-Мари всем телом подалась ему навстречу. Гнев остался позади, и она лишь хотела отдаться моменту.
Его язык проник сквозь чувственную полноту ее губ. Не в силах сопротивляться, Эва-Мари со сладостным вздохом отдалась поцелую. Нежному, страстному и далеко не невинному. Мейсон уже не был застенчивым юношей. Он был завоевателем. Требовательным и ненасытным. Под страстным натиском его губ и рук она ощущала, как земля уходит из-под ног, в теле жарким огнем разгоралось желание.
Позабыв обо всем на свете, она обхватила плечи Мейсона, привлекая его еще ближе. Ощутив силу его объятий, она застонала от наслаждения. Как она могла жить без него так долго?
Неожиданно Мейсон отстранился. Заведя руки у нее над головой, он уперся своим лбом в ее. Эва-Мари слышала, как бьется его сердце, ощущала его прерывистое дыхание на своем лице.
Нет, пожалуйста, не уходи.
Ей не было стыдно за свою слабость. Она даже не была смущена тем, что так сильно возжелала мужчину, пытавшегося ей отомстить. Чувство самосохранения было похоронено где-то под желаниями, дремавшими в ее теле в течение пятнадцати лет и теперь вырвавшимися наружу.
Мейсон провел пальцем по ее щеке до подбородка, приподнял его, заставив ее взглянуть на него.
Эва-Мари открыла глаза и посмотрела на Мейсона.
– Я даю безопасный выход твоему гневу, Эва-Мари. Более безопасный, чем твоя семья, – сказал он прерывающимся голосом. Ей это понравилось. Как и глубокий обнадеживающий тембр его голоса. – Но помни, это не значит, что я не буду мстить.
Следующим утром Мейсон проснулся, вспоминая вкус поцелуев и запах Эвы-Мари.
Все, как и прежде.
Свежий вкус невинности с темными нотками желания, напоминающий пряный шоколад, разжег голод Мейсона. Но обиды прошлого не отпускали его. То, что было между ними в прошлом, оставило неизгладимый след в их сердцах.
Мейсон встал с кровати, принял холодный душ, быстро оделся и спустился в холл. Из подвала доносились звуки ремонта. Эвы-Мари не было ни в столовой, ни в спальнях, ни на кухне, и свежего кофе тоже не было. Он поставил кофе готовиться и выглянул в окно.
В кухню вошел Джереми.
– Доброе утро, Мейсон. Надеюсь, мы не разбудили тебя.
– Нет. В подвале хорошая звукоизоляция.
Друг усмехнулся:
– Отлично, учитывая, что ты хочешь установить там стереосистему.
Джереми кивнул в сторону холла:
– Зайди посмотреть на отделку стен в гостиной. Проведена уже половина работ.
– Конечно. – Мейсон сделал паузу, чтобы налить себе кофе, затем спросил: – Когда будет готов новый пол?
– Через две недели.
Полюбовавшись на все улучшения, сделанные Джереми в столь короткий срок, Мейсон наконец-то добрался до вопроса, ответ на который он действительно хотел знать:
– Ты сегодня видел Эву-Мари?
Джереми кивнул:
– Конечно. Она была в конюшне, когда мы приехали сюда сегодня утром. Она вышла, чтобы впустить нас в дом, затем вернулась обратно. – Тень омрачила его лицо. – Похоже, у нее была тяжелая ночь. Надеюсь, ты больше не заставляешь ее чистить стойла?
Мейсон отпил большой глоток кофе и взглянул на друга поверх кружки:
– Она сама сказала тебе об этом?
– Это нехорошо, – вместо ответа, проговорил Джереми.
– Я знаю. Это больше не повторится.
Джереми посмотрел на него скептически и… снова заговорил о ремонте.
Как только он смог сбежать, Мейсон натянул сапоги и направился к конюшне. Там он с удивлением обнаружил грузовик Джима.
Шагнув в прохладный полумрак конюшни, он сразу услышал приглушенный, но такой манящий – грудной, глубокий и женственный – голос Эвы-Мари. Все его чувства обострились, Мейсон стал внимательно вслушиваться. Чем дальше он шел, тем яснее становились слова, и наконец он понял, что она поет колыбельную. Проходя мимо денника Руби, он увидел, что кобыла подняла голову и навострила уши. Видимо, не один Мейсон был заворожен.
Пение доносилось из соседнего денника, рассчитанного на двух лошадей. Приблизившись к его воротам, Мейсон сначала увидел только кобылу, затем – до боли знакомые нежные руки с коротко подстриженными ногтями на ее шее. Эва-Мари легонько поглаживала свою любимицу в такт колыбельной.
Джереми прав: Эва-Мари была не в порядке. Она выглядела даже хуже, чем тогда, когда чистила стойла. Как будто всю ночь она провела на полу
