«Здесь охотится Большой Охотник (мысли зверя пропитал страх). Скорее уходим».
«Я остаюсь. Я не добыча для него. Он добыча для меня».
«Ты будешь охотиться на Большого Охотника? Ты болен. Никто не охотится на Большого Охотника. Большой Охотник охотится на всех».
«Я не все, я другой».
«Удачной охоты. Прощай (мне послышалась печаль)».
Вот и серые меня бросили. Я бы тоже ушёл, если бы не чувствовал — в том, что сейчас происходит изрядная доля моей вины. Оправдывать себя можно как угодно, а факты такие: вот чудище, а вот я, один на один с той бедой, которую накликал на Посёлок. Звери, что не сумели вовремя убежать, не в счёт. Они меня сейчас не интересуют, я их тоже — у каждого из нас свои проблемы.
А за Оградой нашёлся человек, сумевший побороть оцепенение. Застрочил пулемёт. И сразу — шквал огня. Молодцы, поддайте жару, так её!
Многоножка замерла, пули терзали грузное тело, летели куски хитина, брызгала слизь. Обволокший меня ужас начал таять.
* * *Люди Клыкова растерянно наблюдали за суетой и беготнёй. Барачники плевать хотели на дружинников. Если на кону существование Посёлка, остальное — побоку. За двадцать лет Хозяин сумел вдолбить эту истину в каждую голову.
* * *Точно не скажу, но думаю, что на земле все смертны, однако эта тварь сдохнуть не пожелала. Даже с расстояния в сотню шагов я увидел, как от тела сколопендры отваливаются хитиновые ошмётки, как выплёскиваются, заляпывая панцирь, фонтанчики мерзкой жижи, переламываются срезанные пулями отростки. Не знаю, ощущала ли многоножка боль, могла ли, безмозглая, чувствовать неуверенность и страх, но то, что происходило, ей сильно не нравилось. Кто-то посмел сопротивляться! Уничтожить! Тварь потащилась туда, откуда в неё летел жалящий металл. Наверное, пули так и не повредили ни один жизненно-важный орган — если предположить, что у этого создания имеются жизненно-важные органы.
Выстрелы звучат реже, патронов, считай, не осталось, а тварь так и не собралась подыхать.
* * *Ловить шансы — это у Клыкова всегда хорошо получалось. Едва утихла стрельба, дружинники рванули к вышкам. А, взобравшись по лестницам, бойцы увидели чудище. Защитить Посёлок — самое важное, разборки — после. Минуту назад люди готовы были убивать друг друга, сейчас дружинники делились патронами с барачниками — так уж легла масть.
Сориентировавшись в ситуации, Клыков отдал нужные команды. Его парни стреляли быстро и точно: в конце концов, валить монстров — их работа.
* * *Тварь опять остановилась, её тело выгнулось, полетели комья земли. Сколопендра попыталась зарыться, но, обессиленная, замерла. Вот и конец тебе, злорадно подумал я, и ошибся.
Монстр несколько минут отлёживался, потом оставшиеся целыми отростки на спине твари судорожно задрожали. Теперь у неё не хватало одной клешни, а вторая болталась на каком-то лоскутке. Хитин изрешетили пули, он потрескался, а из отверстий потекла слизь, но существо вновь ожило — ничего себе, регенерация!
Грохнуло ещё несколько выстрелов, и наступила окончательная и безнадёжная тишина. Жуть! Снова знакомый холод в животе и пульс в висках. Потому что я осознал — теперь эту тварь никто не остановит. И я, чтобы одолеть ужас, завопил, и побежал к монстру. Понятно, я ничего не сделаю: всё оружие Посёлка оказалось бессильным — куда уж мне. Только лучше самому залезть этой твари в пасть, чем утонуть в таком же окончательном и безнадёжном, как и окутавшая мир тишина, отчаянии. Я бежал, и думал, что это неправильно, что ничего этой дурацкой атакой не решить, а ноги несли меня навстречу погибели.
Попался! — мысленно кричал я сам себе, — попался! Подцепила меня, гадина! И поделом! Думал, ради справедливости по отношению к себе любимому можно пойти на всё, главное, знать меру и вовремя остановиться? И какая она, эта мера? Теперь ты её знаешь? Твои слова о том, что сейчас всем плохо, а надо сделать, чтобы всем стало хорошо — всего лишь слова, оказывается, за ними ничего нет. Вообще ничего, кроме оправдания перед самим собой своего же эгоизма. То, что ты натравил на Посёлок зверей — это тоже для того, чтобы всем стало хорошо? Что, серьёзно? Теперь и рад бы остановиться и отмотать назад? А что делать с монстром, этим твоим неожиданно материализовавшимся кошмаром? Его отмотать назад не очень-то получается.
Но я, действительно, хотел, чтобы всем стало хорошо! Может, лишь некоторым плохо. Но эти некоторые — плохие, а, значит, оттого, что им плохо, хорошим людям хорошо. Звучит, как бред, и кто в него поверит, если я сам не верю?
Кто-то догнал меня, и, едва не сбив с ног, пронёсся мимо. Ещё один. И ещё. Серые? Решили принять участие в охоте? Спасибо, ребята. Гурьбой оно веселее… даже перевариваться во внутренностях монстра.
Стая обложила сколопендру. Волки хотят драки, но тварь не даёт приблизиться, хвост, будто хлыст, со свистом рассекает воздух, жало мелькает перед волчьими мордами, заставляя зверей отступать. Зато чудище, отвлеклось, забыло про меня. И я почувствовал — отпустило, я снова могу распоряжаться своим телом.
Монстр и раньше не отличался быстротой, а теперь, наверное, из-за ран, иногда и вовсе замирал, будто там, внутри у него переклинивало какой-то механизм. Этим и воспользовался один из волков. Когда тварь в очередной раз впала в ступор, его пасть сомкнулась на хвосте сколопендры рядом с жалом. Многоножка, придя в себя, попыталась избавиться от обидчика. Волк грянулся оземь, его проволокло по траве, но челюсти не разжались. Воспользовавшись моментом, стая ринулась на чудовище. Вот и хорошо, вот и славно, так его, рвите! Сейчас и я в этом поучаствую.
Сначала подумалось, что взобраться на спину твари — дело нетрудное. На боках бугорки да отростки, в панцире множество свежих дыр и трещин; цепляйся, да лезь. Оказалось, дело это непростое: броня чудища покрыта едкой и вонючей слизью — наверное, смазкой для ползанья под землёй. И всё же мне удалось закарабкаться на монстра, теперь нужно думать о том, как удержаться на склизкой поверхности. Я распластался
