Я мимолётно испугался, что в незажившие раны на ладони вместе с выделениями попадёт яд — по закону подлости, слизь, скорее всего, ядовита. И запах у неё какой-то нехороший. Ладно, об этом будем переживать потом, а сейчас нужно добраться до головы. Лишь бы волки удержали хвост, иначе тварь нанижет меня на жало, как Архип накалывает на проволочки жучков-паучков.
Я подтягиваюсь, перехватываюсь одной рукой, и немного подтаскиваю себя. Иногда ладони попадают в трещины разбитого панциря, и погружаются в холодную податливую плоть. Куртка цепляется за острые края расколотых пулями хитиновых пластин. Тварюга вся нашпигована металлом, но умирать почему-то не собирается. А собирается она продолжать охоту. Инстинкты у неё такие, видите ли!
Вцепившись, как клещ, в покорёженный панцирь, я пережидаю очередной приступ конвульсий монстра; существо бьётся, а я соскальзываю, соскальзываю… в этот раз удержался, надо двигаться дальше.
Моя задача — подобраться к голове твари, что будет потом, я представляю смутно. Всадить пару магазинов в затылок — фантазии хватает только на это. Пусть у неё там, в башке, всё превратится в омлет! Сдохнет чудище после этого, или нет — вопрос. Я слыхал, тараканы и без головы неплохо себя чувствуют, может, и сколопендрам этот кусок тела не очень нужен? Хотя представить такое нелегко — во что-то же твари нужно засовывать пищу? Пусть даже потеря головы не убьёт зверюгу. Интересно будет посмотреть, как она сможет обойтись без усиков, глаз, жвал, и прочих нужных и полезных приспособлений.
Такой нехитрый у меня план. Сработает или нет — вопрос! Только ничего другого не придумывается.
Многоножка затряслась в очередных конвульсиях, и я почти сорвался! Уцепившись рукой за острый край трещины, образовавшейся в панцире после удачной пулемётной очереди, я повис над землёй. Зазубренный хитин распорол едва поджившую плоть на израненной ладони. Слизь, будто жидкое пламя, ожгла свежие порезы. И хочется разжать пальцы, да нельзя, окажусь под дёргающимися ногами-отростками существа. Из-под них летят комья дёрна, увесистый камень бьёт меня по плечу, и рука быстро немеет; спасибо, что не размозжила мне голову, тварь! Рывок, я кричу, чтобы заглушить боль и, каким-то непонятным образом, вновь оказываюсь на спине монстра. Цель рядом. В щели между пластинами видна удивительно тонкая для такого гигантского создания шейка. У меня хватает сил удивиться, как на ней держится эта огромная башка со всеми причиндалами?
А ещё я замечаю недалеко от головы большую прореху в панцире. Туда можно сунуть руку, а можно и ствол автомата. Белёсая плоть податлива, под ней ритмично пульсирует небольшой, размером с кабачок, сгусток. Нервный узел? Сердце, если, конечно, у многоножек есть сердце? Почти знакомо, как бы само собой, наступает понимание — сюда и надо стрелять, это и есть тот самый, очень важный и нужный монстру орган.
Одной рукой я хватаюсь за шевелящийся слизистый отросток, другой стягиваю автомат со спины. Пораненная рука пульсирует болью, кажется, ладонь раздулась, как гриб-дождевик, когда станет совсем неприличных размеров, тут же и лопнет, разбрызгивая вокруг кровь, слизь и отравивший её яд.
Повезло, что я не выронил оружие, когда пытался просунуть его под панцирь: перепачканная ладонь не чувствовала автомат, зато чувствовала огненную боль. Ствол упёрся в податливую мякоть, и неожиданно легко, будто острый нож вошёл в обнажённую плоть чудовища. Я поднатужился, и вогнал «калаш» ещё глубже, туда, где дрожало и трепетало то, во что я собрался стрелять. Грудь навалилась на приклад, палец из последних сил вдавил спуск.
Неожиданно сильная отдача, чуть не сбросила меня на землю. Автомат задёргался в руке, удары приклада сбили дыхание. Непременно нужно протолкнуть воздух в лёгкие, а он комом застрял в горле. Я, как рыба, открываю и закрываю рот, тело монстра выгибается дугой, и я лечу в темноту.
Тёплая и влажная тряпочка прошлась по лицу, коснулась губ, носа, век. Я попытался отстраниться, и приоткрыл левый глаз. Надо мной нависло большое, серое и красное. Раскрыв правый глаз, я не сразу, но всё же сфокусировал зрение: на меня, обдавая горячим дыханием, оскалилась волчья морда. Я попытался встать, и зверь, ещё раз лизнув меня в лоб, отошёл.
«Ожил (показалось, а, может, в мысленном посыле волка и вправду зазвенела радость)».
Я с трудом поднялся на ноги. Ох, лучше было бы умереть — болит каждый кусочек тела, рука и вовсе пылает. «Зато живой, — попытался взбодриться я. — Опять удалось остаться живым!» Многоножке гораздо хуже — лежит на боку, изредка подёргивая теми отростками, которые у неё вместо ног. Как бы ты, милая, не оклемалась! Видели мы твою тягу к жизни; надо пресечь. Где автомат? Вот он, рядом, весь измазан липким и вонючим. Фу-у, противно брать в руки!
Я огляделся: твари разбежались, перед оградой я, волки, да тело многоножки. Заменив магазин на полный, я поковылял к монстру. Теперь подойти к нему можно без проблем; хоть погладь, хоть ударь — не ответит. Голова чудища запрокинулась, открыв лоснящуюся шею. Вновь мимолётно удивившись, какая она тонкая, я приставил к ней автомат. Затрещали выстрелы, брызнула слизь, разлетелся мелкими осколками хитин. Там, куда попали пули, образовалась приличных размеров дырка, я сунул в неё ствол и стрелял короткими очередями до тех пор, пока оружие, щёлкнув в последний раз, не смолкло. Я снова переставил магазины — в первом ещё осталось несколько патронов.
У чудовища больше нет шеи, голова повисла на каких-то белёсых канатиках. Перерезать бы их, да где же взять нож? Ну, и ладно. Едва ли этот труп теперь оживёт, а что продолжает дёргаться — пусть, это никому не мешает.
Стая ликует: оскаленные пасти, вздыбленная шерсть, горящие глаза. В битве досталось каждому, два волка погибли, у одного перебита лапа — я не знаю, сумеет ли зверь с такой травмой выжить — и всё же стая ликует! Тот, кто говорил со мной, приволок обрубленную клешню поверженного монстра.
«Твоя часть добычи».
Тяжеленная штука, грязная, и смотрится мерзко. Я взял трофей и с трудом перекинул через плечи. Чего уж, и так выгляжу неважнецки: одежда болтается мокрыми лоскутьями, на ней пятна слизи и крови, волосы спутались и слиплись, а разит от меня, как из выгребной ямы. Повисшая на плечах, будто коромысло, клешня
