Много в общем-то справедливых, но всё же обидных слов услышал Терентьев от Партизана. Сгоряча было сказано то, о чём лучше было вообще смолчать. Но как смолчишь, когда тебя грозятся повесить за то, за что недавно лишь слегка журили? Терентьев смущённо говорил, что постарается повлиять на решение суда, но обещать ничего не может, потому что суд у нас независимый!
Так и осудили человека. Не скажешь, что совсем несправедливо: всё же, преступление имело место быть, и не одно. Понятно, что, барачники давно на Партизана зуб точили, потому что он им спуску не давал, вёл себя так, будто за его спиной стоял Клыков, а, может, и сам Белов. Ерунда, лесник был сам по себе. А теперь даже кум, которому Партизан оказывал небольшие услуги, в надежде, что когда-нибудь тот отплатит добром за добро, решил в это дело не влезать. Заступник пригодился бы, да оказалось, что некому заступиться, придётся за независимость расплачиваться. Понятно, но, по-человечески, обидно! Если разобраться — каждого второго можно тащить на виселицу — хорошенько копни, найдёшь за что.
Долго молчал Партизан, хотел, в отместку, вообще не говорить о находке: мол, отыскался небольшой бандитский схрон двадцатилетней давности, оттуда и вещички! Если не верите — проверьте! Но умирать — тоже никудышный вариант. Намекнул Терентьев, что отменит приговор, да после всего случившегося не очень Партизан ему поверил и начал торговаться — путь к эшелону в обмен на жизнь. Хорошее предложение, не так ли?
Понял Хозяин, что ему вдруг заулыбалась удача. Разжиться бы патронами и оружием, тогда и с барачниками по-другому можно поговорить. А может, чем чёрт не шутит, и локомотив в исправном состоянии? Эх, укатить бы отсюда… решено, срочно собираем экспедицию. Для начала небольшую. Главная цель — патроны. А ещё не худо бы осмотреть поезд, может, найдутся интересные документы? Всё же, военные должны были хоть что-то знать про то, что случилось.
* * *— А ну, дом престарелых, становись. В одну шеренгу, я сказал! — и Партизан с тяжким вздохом закинул ружьё на плечо.
Никто и не спешил становиться в эту самую шеренгу, потому что команда, если разобраться, дурацкая — строем по лесу не ходят. И вообще непонятно, к чему такая спешка? Дело-то к вечеру. Переночевали бы здесь, отдохнули бы, а утром — в добрый путь! Только неизвестно, что завтра будет с погодой, может так закрутить, что и нос за порог не высунешь, а значит, пока нет дождя, надо идти. Так сказал Партизан, и свой резон в этом есть. А ещё лесник сказал, что до темноты запросто полпути до болот одолеем, а заночевать найдётся где, знает он одно весёлое местечко. На заграничный отель с рестораном, конечно, не тянет, но нам не привыкать, лишь бы сверху не капало.
Всё же выстроились мы неровной линией. Одеты все, если не считать меня и самого Партизана, с иголочки. Наверное, лучшее, что оставалось из старых запасов для ребят не пожалели. Ботинки с высоким голенищем, до верха прошнурованы; подошва толстая, рубчатая — чтобы ноги в грязи не разъезжались. А ещё плащи до самых пяток; влага ни с неба, ни с листьев одежду не намочит. Рюкзаки под завязку добром набиты, и боеприпасов — по четыре магазина у каждого! Такая вот экипировочка! Я человек не завидущий, но как тут не позавидовать?
— Подтянитесь хоть, что ли, — заворчал Партизан. — Эх, без вас бы я за день добежал, а с вами живым добраться — хороший результат. Ладно, полетели, орлы.
«Орлы» довольно загоготали.
— Сыч! Точно остаёшься?! — заорал Партизан. — В доме пока запрись, мы скоро.
Сыч не отозвался, но когда мы тронулись в путь, вышел на крыльцо. Мы уходили, а он потерянно так смотрел нам вслед.
Иногда случается странное наваждение: кажется, будто жизнь перекрутилась петлёй, и ты начинаешь с уже прожитого когда-то момента. Ведь было же недавно; и съедающая рельсы ржа, и деревья, облепленные мхами, и буйный подлесок, выползающий к железной дороге! Только идём мы сейчас в другую сторону, и солнышка нет, вместо него серая муть, ветер и лужи. Вонючий мох, который, по словам Архипа, и не мох вовсе, свисает с каждой ветки каждого дерева. Оттого ко всем лесным ароматам примешивается еле слышный гнилостный душок, пополам с запахами грибов и сырости. А по животу, как и в первую мою вылазку за Ограду, вовсю прогуливается холод. Но теперь к нему прибавилось новое ощущение — показалось, будто кто-то нахальный и любопытный вытаращился мне в затылок, скоро назойливым взглядом пробуравит дырку в черепе, рассмотрит мои нехитрые мысли. Пару раз я, не выдержав, оборачивался, но за мной шёл лишь рассеянно глазеющий по сторонам Савка.
Партизан обещал, что под вечер мы выйдем к речке Большая Берёзовка; так и получилось. Мы остановились возле моста, заросшего вонючим мхом. И снова, будто повторение пройденного: несколько дней назад я стоял точно перед таким же сооружением. Так же, словно занавески на сквозняке, колыхались похожие на щупальца отростки, обильно сочилась тягучая слизь — сопли до воды растянулись. А в речке нетерпеливое бурление — стайки мелюзги пожирают капающее сверху лакомство.
От вони дух перехватило, и глаза слезятся: кто рукавом нос прикрыл, кто ладонями, а всё равно тошно.
Профессор поднял с земли сухую ветку и подошёл к мосту. Сопливые мочала лениво зашевелились, Архипу от этого сделалось ещё интереснее, ткнул он веткой в ближайший отросток, и началось форменное безобразие: обметавшая мост растительность заколыхалась, потекла слизь, вонь пуще прежнего изгадила воздух. Принялся Архип это дело рассматривать, ветку к лицу поднёс, хорошо, на вкус не попробовал. У меня желудок рвотным спазмом прихватило, едва удалось перебороть стыдный позыв.
— Что, умник, — усмехнулся Партизан, — изучаешь помаленьку? Сообразил, что это?
— Раньше про такое слышал, а теперь и увидел — радостно сообщил Архип. Видно, пробудился у него нешуточный интерес к окружающей действительности. — Как я и думал, похоже на колонию каких-то простейших, возможно, в симбиозе с зелёными водорослями. Образцы бы взять.
— Конечно, возьми, если для науки, — великодушно разрешил Партизан, — бери, сколько хочешь, не стесняйся, здесь этой дряни навалом. И домой проваливай, там изучать будешь. Потому что я с
