— О-хо-хо, нам что, в эдакую высотень лезть? Умный в гору не пойдёт, — рассудил Леший. — Значит, и нам лучше обойти. По железке оно проще выйдет. Как считаете, парни?
Немного отдышавшийся Архип тяжело вздохнул, но промолчал, а я подумал, что в словах Лешего есть резон. С другой стороны, если по рельсам, получится немалый крюк. Напрямик, всё одно, быстрее. Примерно так я и высказался. Леший для приличия поворчал и пообзывался, только никто не обратил на это внимания. Всем давно не терпелось: одно дело слышать про эшелон, другое — увидеть его, да потрогать руками.
— Тогда, идём. Чего топчетесь? — сказал Партизан, и мы зашагали к холму.
Вокруг — обнажённое пространство. Гигантская поляна, заросшая высокой — где по колено, а где и выше — травой. Идти легко, земля не киселится, ошмётки не липнут к подошвам. Травинки оплетают ноги — не сильно, а будто играючи. Порхают бабочки, да не мохнатые и серые, а разукрашенные, похожие на ожившие цветы. Гудят пчёлы и шмели, козявки веером из-под ног рассыпаются. Хорошо, да что-то не так. Гложет что-то.
Даже в Посёлке растут деревья, а здесь… здесь тоже растут, но как-то неправильно, узкими полосами. Одна такая полоса как раз по гребню холма и проходит. Ароматы чужие; пахнет не сырой гнилью, а горечью и сладостью. Жарит солнце, и куртка давно пропиталась потом. Вокруг пустота; мы, как тараканы на крышке стола — ни убежать, ни спрятаться. Даже тени приличной нет. Почти как на болоте, но здесь по-другому, здесь эту пустоту — хоть вёдрами черпай.
Шли мы, шли, а у подножия холма сбились в кучку и остановились.
— Жутко, — сказал Архип, — не знаю, почему-то не по себе.
— Тебе что? — ответил Сашка, и мне почудилось, что даже голоса изменились, будто подтаяли в облепившей нас пустоте. — Ты всякое видал, а Олег всю жизнь в лесу! Представь, каково ему.
— Да не, нормально, — изобразил я бодрячка, а на самом деле голова пошла кругом от неясного чувства. Показалось, будто внутри у меня сделалось так же пусто, как и снаружи.
— Если нормально, чего ждём? — заторопил Партизан, и мы полезли на холм. Лесник изредка останавливался, чтобы перевести дух; забраться на крутой склон оказалось неожиданно тяжело — непривычны мы в Посёлке к таким восхождениям. Скоро и я стал подумывать, что умнее было бы в обход.
А лесник украдкой посматривал на дозиметр, мне подумалось, что приборчик пищит чаще обычного. Я забеспокоился; Партизану, может, и всё равно, а меня, хочется верить, ещё ожидает в жизни что-то хорошее.
— Как там? — поинтересовался я.
— Почти нормально, — проворчал Партизан. — Но лучше поспешить. Чужаки этих мест почему-то сторонятся.
— Это они радиацию не любят, — сказал я. — Они потом чешутся.
— Если чешешься — мыться надо, — блеснул умом Савелий.
— Точно, — подтвердил я, — им бы не помешало.
— Это ты напрасно, — возразил Архип, — ты, вообще, предвзято к ним относишься. С гигиеной там нормально, по крайней мере, учитывая обстоятельства.
— Это да, — признал я. — Про женщин плохо не скажу. Но, когда меня по лесу несли, знаете, каких ароматов нанюхался? До сих пор тошнит.
— А ты сейчас как пахнешь? — съязвил Архип. — Уж точно, не одеколоном.
— А ему можно, — подначил Партизан, — он же цивилизованный, не дикарь какой-нибудь!
— Во-во, только пинжака с галстухом не хватает. А так-то да, весь цивильный, — добавил Леший, и довольно заржал.
До утра накачивались вином, от них ещё разит дымом костра пополам с кислым перегаром, под глазами тени, а волосы взъерошены — те же огородные пугала по осени выглядят свежее. Не знаю, что чувствуют остальные, а про себя скажу: ощущение такое, будто всю ночь дрова колол, но, при этом, сил не убавилось, а, как бы, ещё больше стало. Что же они подмешивают-то в это пойло?
Посиделки с чужаками продолжались почти до рассвета. Когда мы с Настёной вернулись к костру, угли, припорошённые золой, дотлевали, но люди не спешили расходиться. Дядя Дима наслаждался беседой с умными людьми. Говорил с вождём, в основном, Архип, остальные больше интересовались вином и девицами; некоторые барышни теперь перебрались к нашему костру, Леший приобнял одну, Партизан разлёгся, пристроив голову на бёдра другой, и оба казались ну очень довольными жизнью. Несколько разбросанных вокруг пустых кувшинов намекали на плодотворность ночных бесед.
Зуб ушёл искать Савелия. Дядя Дима ухмылялся в бороду: приглянулся, мол, Савка девицам. Большой, сильный, добрый, что ещё бабам надо? Детишки от него, это, здоровые получатся. А то люди здесь, прям беда, какие худосочные — ущипнуть девчонку не за что! Пусть Савка и не блещет умом, да разве это недостаток? Это, наоборот, хорошо, потому что девицы наши тоже институтов не кончали. Тут все, как дети малые. И поговорить-то с ними не о чем.
Савка отыскался, когда рассвело, и мы засобирались. Дядя Дима сдержал слово — вернул почти все вещи, лишь с ножами не захотел расставаться. Партизан поворчал-поворчал, но, от широты душевной, добавил к ножам ещё пару топоров и кисет с махоркой — добравшись до эшелона, мы всё это с лихвой компенсируем. А цель близка, кажется, протяни руку, и почувствуешь нагревшийся на солнце, шершавый от ржавчины металл вагонов. Тем более, дядя Дима в долгу не остался — отрядил нам в провожатые двух мальчишек.
— Ты, это, за друзьями приглядывай, — шепнул дядя Дима на прощание. — Жалко мне их. Серые они внутри, что-то там неладно…
Я кивнул, и подумал: мы все такие, и у меня внутри не радуги сверкают, и не бабочки порхают — так уж получилось.
Путь из леса оказался несложным. Партизан и Леший, скорее, по привычке, рыскали глазами по сторонам, но ничего страшного, или, хотя бы, подозрительного нам не повстречалось, будто тварей вежливо попросили убраться с дороги. К железке нас доставили бережно, минуя буреломы, овраги и прочие болота. Чужаки, не попрощавшись, растворились в чащобе. Сашка, задумчиво проводив их взглядом, сказал:
— Шустрые ребята. Как бы с ними проблем не вышло.
— Пошли уж, — прервал его Леший.
* * *Мы продрались сквозь бегущую по гребню увала, густо заросшую колючими кустами, полосу берёз, и увидели
