День десятый
— Не расслабляйся, парень, — Серёга несильно пихнул меня в плечо. — На-ко вот, хлебни.
Легко сказать: «не расслабляйся». Глаза таращатся в темноту, и ничего, кроме этой темноты, не видят. Ни тварь, ни человека не разглядишь, пока они совсем близко не подберутся, а если подберутся, будет поздно рассматривать. Попробовал я по-своему, как научил дядя Дима, но услышать лес не получилось.
Вокруг много людей. Они не придают большого значения эмоциям, изливают их, как факелы изливают зыбкий и тусклый свет, но, в отличие от факелов, ничего не освещают, а, наоборот, окутывают в туман. Другим этот туман не виден, я тоже его не вижу, зато чувствую. В Посёлке не так, там всё будто утонуло в киселе, а здесь клубится лёгкая, почти незаметная, дымка. Но я устал, выжат до последней капли, мне трудно пробиться даже сквозь такую хлипкую завесу.
Я взял предложенную Серёгой фляжку, и сделал хороший глоток — не сильно помогло, хотя дрожь унялась. А мысли петлёй возвращаются во вчерашний день. Забыть бы и успокоиться, да не получается.
Разболелась ладонь. Не было времени серьёзно заняться порезами. Архип обработал рану, но, пока я готовил огневую точку, повязка растрепалась, под неё набилась грязь, и всё это теперь сочилось сукровицей. Ноющая боль раздражала, и, в то же время, помогала отвлечься.
Ночью было не до сна: я искал в развалинах окрестных домов брёвна, доски, кирпичи — всё, что могло бы пригодиться для сооружения баррикад. После того, как мы укрепили расположенные близ околицы избы, Клыков разрешил немного передохнуть.
И вот мы лежим на чердаке старого дома, готовые к встрече гостей, если у них хватит наглости прийти. Неритмичная дробь дождевых капель по металлическому карнизу нагоняет дрёму, глаза будто запорошило песком…
— Хорош кемарить, смотри, — вернул меня к действительности негромкий голос. Я вскинулся, и понял: уже рассвело, а по железке, не таясь, движется ватага в два десятка человек, и тот, что идёт чуть сбоку и позади, Сашка Зуб, собственной персоной. Долетели громкие голоса, похоже, барачники для храбрости выпили, некоторых изрядно мотает. Я потянулся за автоматом.
— Обожди, мы сами, — Серёга легонько хлопнул меня по плечу, а Клыков приник к пулемёту, и приказал себе:
— А-а-гонь.
Коротко грохотнуло. Барачники заметались, кто-то застыл на месте, кто-то бросился в кусты. Клыков закричал:
— Я предупредил! Больше шутить не буду! Кто спрятался, выходи, всё равно я вас вижу! Оружие на землю, и сюда по одному!
Барачники не послушались. Один пальнул, второй подхватил, и уже все ошалело лупят в белый свет. Нам что? Мы в укрытии, а всё ж глухие шлепки впивающихся в деревянные стены и мешки с землёй пуль изрядно мотают и без того растревоженные нервы. Дружинники стреляют в ответ, я тоже, не целясь, палю в сторону пришлых, и через несколько секунд воевать становится не с кем. Барачники резво прячутся в кустах и за деревьями.
Троим не повезло, разметались в траве недалеко от железки. Может, ещё живы, бедолаги, помочь бы им, но дружки урок усвоили, не хотят подставляться; схоронились, стараются не отсвечивать. Пусть посидят, им там холодно и сыро. Только это не мои проблемы, мне на чердаке тепло и сухо, а сверху открывается прекрасный вид. А вижу я, что из кустов высунули палку, с привязанной к ней грязной тряпицей. Похоже, вняли умному совету Клыкова, надумали сдаваться.
— Выходи! — закричал Клыков. — И, это. Хенде хох! Руки подымай, говорю.
Из кустов на карачках выполз Слега. Он встал, и, обтерев ладони о штаны, послушно задрал руки.
— Сюда иди! — позвал Клыков.
Барачник неуверенно, то и дело оглядываясь, подковылял к дому.
— Чего хотел-то?
— Надо бы переговорить! — заявил Слега.
— Поболтать я завсегда готов, — согласился Клыков. — С кем говорить-то, с тобой, что ли?
— Нашему командиру нужен Олег! — сказал барачник.
— Зачем ему Олег? Здесь я командую!
— И командуй себе. У нас в отряде пока ментяра за главного, — Слега поморщился, будто надкусил дикое яблочко, а оно оказалось не только кислым, но и с червяком внутри, — и ты ему на фиг не нужен, а нужен ему Олег. Если хотите решить дело по-хорошему, пусть выходит. Зуб обещает его не трогать. Надо бы попробовать договориться, а если не получится, тогда уж будем решать, мочить друг друга дальше, или разойтись в разные стороны.
Выдержав паузу, Клыков сказал:
— Ладно, пусть приходит без оружия, и чтобы руки над головой. Заметим неладное — стреляем. Если начнёте первыми — всех положим, это я обещаю.
Слега ушёл. Я спустился с чердака в дом, там ждал Степан.
— Ну, что? — усмехнулся он, — хочешь поболтать со старым дружком?
— Не хочу, — угрюмо сказал я, — но договариваться надо. Не нравится мне по своим стрелять.
— И давно бандюки тебе своими стали? — зло спросил Клыков. Спустившись вслед за мной, он привалился плечом к стене. — Они своими никогда и не были. Ты уж извини, Ренат, не про тебя это. И, понятно, не про тебя, Стёпа. Давние дела не в счёт — и среди моих парней многие через зону прошли, сейчас я за каждого из них пасть порву. А я про тех, кого в смутное время позабыл к стенке поставить. Разбойничали они в лесах, а как прижало, к нам прибежали. Хозяин их принял, а они хоть и жили рядом, как были чужими, так чужими и остались. Сейчас, вот, силу почуяли, значит, надо окорачивать. Зря Хозяин с ними церемонился. Доцеремонился, блин! Стёпа, ты должен знать, где теперь Хозяин.
— Где, где, в… одном месте, — нехотя ответил Степан. — Я знаю, где. С этими разберёмся, и найдём. Значит, слушай меня, Олег, если даже Зуб что-то дельное предложат, сразу-то не соглашайся. Обсуждать будем.
А выглядит Сашка не очень: поник, спрятал руки за спину, одежда, напитавшись дождём, потемнела. Мокрые волосы прилипли к голове, и стала видна обычно едва заметная плешь.
— Привет, — Зуб, наконец, посмотрел на меня и неуверенно протянул руку.
— Чего хотел-то? — спросил я, не ответив на
