— Точно, — согласился Степан, — иначе бы Пасюк Сашку от себя не отпустил, и уж тем более не позволил бы ему рисковать башкой. А тут он прямо нарывается. Видать, крепко Пасюков прижал Зуба, если тот всё ему выложил. Наверное, и маршруты на карте отметил. Пока мы сидим здесь, они, значит, уже…
— Ох, — помрачнел Клыков, — что-то мне такой расклад совсем не нравится.
Усталое лицо, тусклый и убегающий взор. Утром Сашка держался лучше.
— Ну, что, решился? — глядя под ноги, спросил Зуб.
— Не собираюсь я с тобой драться.
— Будешь. Я же говорил, будешь. Посмотри. — Сашка махнул рукой. — Вон твой приз.
Я посмотрел, и понял — от драки не уйти! Два пасюка выволокли на железку Катю. Она не кричала и не сопротивлялась, лишь иногда переводила затравленный взгляд с меня на пленителей. У девочки связаны руки, подгибаются ноги, она растеряна и покорна. Пропитанная дождём одежда облепила тело. Пряди мокрых волос упали на лицо…
— Ты сам это придумал, урод? — спросил я оторопело. Во рту сделалось сухо, язык стал шершавым и непослушным. Сашка отступил на пару шагов. И правильно — сейчас мне и нож не нужен. Руками на клочки разорву, зубами вцеплюсь.
— Ничего с ней… пока… не сделали, — сказал Сашка. — Всё зависит от тебя Я не в силах помочь… а ты и другим передай: у каждого в Посёлке кто-то остался. Ты всем скажи, они поймут…
— Саша? — выдавил я сквозь зубы. — Как же я раньше-то не разглядел, какая ты сволочь?
— Это не я, — тихо сказал Сашка. — Это решено за меня. И за тебя. Пасюк всех нас держит за… Если бы не ты… увёл Асланяна, и всё пошло прахом. За это я тебя и убью.
Волна ярости схлынула. Я, тяжело дыша, смотрел на Зуба.
— Дурак твой Асланян, — сказал я, — Пасюк им уже попользовался, а теперь он пользуется и тобой. Ладно, давай меняться? Катю на Асланяна?
— Зачем? — усмехнулся Сашка. — Асланян теперь никто. Если не боишься — дерись, если боишься, тоже дерись… пойми, этим сейчас не до шуток, и они, действительно, убьют Катю. Не сразу. Сначала позабавятся, а потом убьют…
Клыков выпроваживал дружинников из комнаты, а те не спешили возвращаться на позиции. Обида и недоумение на лицах; кое-что из нашего с Сашкой разговора долетело и до их ушей, остальное парни увидели сами. Надрать задницы пасюкам — это с радостью, об этом мечтали! Но заложники… так мы не договаривались! С одной стороны, барачников надо бы проучить, и немедленно, эти ребята давно нарывались! Только… в Посёлке остались друзья и родные. Пасюк намекал, да не верилось.
Эх, сидели бы за Оградой, авось пересидели бы смутное время. Хотели драться по-другому — рвать и крушить врага. Кто же знал, что война окажется такой подлой.
— Не передумал, Олежка? — спросил Степан.
— Что тут думать? — отмахнулся я. — Убью Сашку, а дальше будет видно.
— Хорошо бы, — пробурчал Белов. — А если?.. Ладно. Решил — сделай! Но можно и по-другому. Шлёпнем Зуба, и всё. Зря, что ли, Партизан снайперку тащил? Снимем и тех козлов, что держат Катю, не вопрос. Если выйдет, у девчонки появится шанс улизнуть, лишь бы не растерялась. А мы начнём воевать по-настоящему. Всех положим, я обещаю. Что скажешь?
— Я буду драться, — заупрямился я. План Белова тоже неплохой, но Катю жалко.
— Я не смогу тебя отговорить?
— Нет.
— Ладно, дерись, — буркнул Степан, — я уважаю твоё решение, хотя и считаю его… э-э… неправильным. Надеюсь, ты понимаешь, что Зуб сильнее тебя. Поэтому — забудь всякую чушь о жалости и благородстве, это для других случаев. А Сашка уже покойник. Если он воткнёт в тебя нож, в тот же миг я его застрелю, и дальше всё пойдёт по моему плану. Лучше убей его сам. Если решил драться — не бойся, дерись. Клыков, не в службу, в дружбу, найди парню хороший нож. Поспрашивай у своих.
Крупные капли забарабанили по стеклу, мутные струйки воды сделали мир по ту сторону окна зыбким и размытым. «Дождь не скоро закончится», подумал я, тускло-серый свет, проникающий в комнату сквозь мутное окошко, нагонял тоску.
Вернулся Клыков.
— Выбирай, — сказал он, протягивая мне три ножа, — по-моему, самое то.
Степан забрал оружие. И ладно, пусть сам решит, какой лучше, он в этом деле толк знает.
— Думаю, этот, — кум протянул один из ножей ручкой вперёд. — Попробуй.
Этот, так этот: не хуже других, наверное. Я осторожно взял оружие. Если бы не повязка на ладони… она мешает крепко сжать рукоятку, нож, того и гляди, выскочит. Я переложил его в левую руку. Неудобно и непривычно. Морщась от боли, я размотал тряпицу. Порезанные пальцы распухли, там, где короста оторвалась вместе с тканью, засочилась кровь. Я сжал ручку ножа. Больно, да ничего с этим не поделаешь…
— Дай посмотреть, — велел угрюмо следивший за мной Степан, и, увидев покалеченную ладонь, ещё больше помрачнел.
— Болит? — посочувствовал Клыков.
— Терпеть можно, — ответил я, — дядя Вася, дай закурить.
Клыков поспешно вытащил трубку.
— Всё хуже и хуже, — сказал Степан, — Клык, ещё раз подсуетись, сгоняй за профессором.
И без того неуклюжий, Архип, после бессонной ночи двигался так, будто накануне переборщил с медовой настойкой.
— Партизану совсем худо, — тихо сказал он, шмыгнув распухшим и покрасневшим носом.
— Про это после, — недослушал Степан. — Ты Олегу ладонь посмотри.
— И что? — завёлся Архип, глянув на мою руку. — Тоже мне, рана! Поболит, и пройдёт. Я говорю: «Партизану совсем худо!»
— Не ори, мы тебя услышали, — тихо сказал Степан. — Займись Олегом.
— Обработать надо.
— Так обработай. А вылечить сумеешь?
— Сумею. Через недельку будет, как новенький.
— Надо сейчас.
— Я учёный, а не колдун.
— Значит, обезболь. Хотя бы это…
— Это могу, — сказал Архип. — Ты сам это можешь. Дай ему хмель-дурман, он про эту болячку и думать забудет.
— А не опасно? — спросил я. — Недавно пробовал! Вдруг привыкну?
— Опасно, — жёстко сказал Степан. —
