Карта созвездия Кассиопея, на которой указано положение сверхновой 1572 г. (верхняя звезда, обозначенная I); из книги Тихо Браге «О новой звезде», 1573
Браге не догадывался о том, к чему приведет его беспокойство по поводу сверхновой, которая названа в его честь – «сверхновая Тихо» – и которую и в наше время можно наблюдать в созвездии Кассиопеи, только в радиотелескоп. Но после 1572 г. в мире началась масштабная научная революция, которая изменила природу знания и возможности человечества. Без нее не было бы промышленной революции и современных технологий, без которых мы уже не можем обойтись; жизнь человека была бы гораздо беднее и короче, а большинство людей были бы обречены на тяжелый труд. Трудно сказать, сколько продлится и чем закончится научная революция – ядерной войной, экологической катастрофой или (что менее вероятно) всеобщим счастьем, миром и процветанием. Теперь становится очевидным, что это величайшее событие в истории человечества со времен неолитической революции, однако мы до сих пор не пришли к единому мнению, что такое научная революция и почему она произошла – или даже относительно существования самого понятия. В этом отношении научная революция совсем не похожа, например, на Первую мировую войну, о которой достигнуто общее согласие, что это было за событие, а также относительное согласие по поводу ее причин. Продолжающаяся научная революция раздражает историков: они предпочитают писать о революциях прошлого, тогда как это наша реальность, то, что нас окружает. Как мы вскоре убедимся, бо́льшая часть споров на данную тему является результатом неверных представлений и элементарного недопонимания; после их устранения становится очевидно, что же это такое – научная революция.
2. Идея научной революции
Несмотря на все свои несовершенства, современная наука – это способ познания, достаточно точный, чтобы с его помощью устанавливать достоверные факты об окружающем мире. В этом смысле рано или поздно люди должны были эту технику познания открыть[17].
Стивен Вайнбер. Объясняя мир (2015){26}§ 1Когда в 1948 г. Герберт Баттерфилд читал лекцию о научной революции в Кембриджском университете, шел всего второй год лекций по истории науки: в предыдущем году курс читали королевский профессор истории Г. Н. Кларк, специалист по XVII в., и медиевист М. М. Постан. Именно в Кембридже Ньютон (1643–1727) написал свой труд «Математические начала натуральной философии» (Philosophiæ naturalis principia mathematica, 1687), и здесь же Эрнест Резерфорд (1871–1937) в 1932 г. впервые расщепил ядро атома. Здесь историки не дремали и считали себя обязанными изучать историю науки. Они также всегда настаивали, что история науки пишется историками, а не учеными[18]{27}.
И историки, и ученые Кембриджа получили одинаковое образование: латынь была у них обязательным предметом. Они встречались за ланчем и ужином в своих колледжах, но жили в разных интеллектуальных мирах. Свою книгу «Происхождение современной науки» (The Origins of Modern Science, 1949) Баттерфилд начал с выражения надежды, что история науки послужит долгожданным мостом между искусствами и науками. Его надеждам не суждено было сбыться. В 1959 г. (когда латынь была окончательно исключена из вступительных экзаменов) кембриджский химик и известный писатель Ч. П. Сноу прочел лекцию, в которой жаловался, что в Кембридже преподаватели наук и искусств практически перестали разговаривать друг с другом[19]. Лекция называлась «Две культуры и научная революция» (The Two Cultures and the Scientific Revolution) – речь шла о революции Резерфорда, которая привела к созданию атомной бомбы{28}.
Баттерфилд, использовавший термин «научная революция» за десять лет до Сноу, последовал примеру (так всегда считалось) Александра Койре (1892–1964){29}. Койре, (еврей, родившийся в России, получивший образование в Германии, в пятнадцать лет брошенный царским режимом в тюрьму за революционную деятельность, сражавшийся в рядах французской армии в Первую мировую войну, присоединившийся к движению Сопротивления во Вторую мировую и ставший ведущей фигурой среди американских историков науки), опубликовавший свою работу в 1935 г. на французском языке, говорил о научной революции XVII в., от Галилея до Ньютона; ровно десятью годами раньше появилась классическая работа Гейзенберга по квантовой механике[20]. Для Койре и Баттерфилда именно физика – сначала физика Ньютона, затем физика Альберта Эйнштейна (1879–1955) – символизировала современную науку. В настоящее время мы можем поставить в один ряд с ней и биологию, но они писали свои работы до открытия ДНК Джеймсом Уотсоном и Фрэнсисом Криком в 1953 г. Когда Баттерфилд читал свои лекции, медицинская революция – первое чудо-лекарство, пенициллин – только начиналась, и даже в 1959 г. Ч. П. Сноу считал, что важную новую науку делают физики, а не биологи.
Таким образом, сначала речь шла не об одной научной революции, а о двух: первая была представлена классической физикой Ньютона, а вторая – ядерной физикой Резерфорда. И очень медленно первая одерживала верх над второй, становясь единственной{30}. Таким образом, сама идея о существовании такого явления, как «научная революция», которое имело место в XVII в., относительно нова. Что касается историков науки, то именно Баттерфилд популяризировал этот термин, многократно встречающийся в его книге «Происхождение современной науки», однако в первый раз он осторожно называет ее «так называемой научной революцией, обычно ассоциировавшейся с XVI и XVII вв.». Фразой «так называемой» Баттерфилд как будто оправдывается; еще более странным выглядит утверждение, что этот термин уже широко используется{31}. Где же, если не у Койре (работа которого ничего не говорила бы его аудитории), Баттерфилд мог найти этот термин, использовавшийся применительно к XVI и XVII вв.? По всей видимости, фраза «научная революция XVII в.» впервые была произнесена американским философом и педагогом Джоном Дьюи, основателем прагматизма, в 1915 г.[21], но маловероятно, что Баттерфилд читал Дьюи. Вне всякого сомнения, источником для Баттерфилда была работа Гарольда Дж. Ласки «Подъем европейского либерализма» (The Rise of European Liberalism, 1936), пользовавшаяся необыкновенным успехом книга, переизданная в 1947 г.{32} Ласки был известным политиком, видным социалистом и интеллектуалом своего времени; он в достаточной степени увлекался марксизмом, чтобы его привлекало слово «революция». Таким образом, именно у него, а не у Койре Баттерфилд позаимствовал этот термин, хотя чувствовал себя немного неловко, полагая, что многие слушатели и читатели уже знакомы с ним.
Таким образом, в этом отношении научная революция не похожа на Американскую и Французскую, которые были названы революциями тогда, когда они произошли; мы имеем дело с конструкцией интеллектуалов, оглядывающихся назад из XX в. Образцом для этого термина послужил термин «промышленная революция», который к концу XIX в. уже получил широкое распространение (по всей видимости, первым его употребил Хорас Грили, известный своей фразой «Иди на запад, молодой человек!»){33}, но который также был придуман постфактум[22]. И это означает, что всегда найдутся люди, заявляющие, что лучше бы обойтись без таких конструкций – хотя полезно помнить, что историки постоянно (и зачастую непреднамеренно) используют их: например, «средневековый» или «Тридцатилетняя война» (термины, которые могли появиться только постфактум), а также термин «государство» для любого периода, предшествовавшего Возрождению, или «класс» для обозначения классов в обществе до середины
