Не удивлюсь, если они прождали меня всю ночь у входа. Очевидно, они не заметили, как я поднялась на крышу, а потом выбралась на соседний чердак, а оттуда на лифте спустилась вниз и растворилась в ночи.
4
Надо сильно постараться, чтобы ошарашить Перл. Мне удалось добиться этого одним своим появлением в классе на следующее утро.
Она расслаблялась в своей скорлупе. Мне были видны только ее длинные ноги. Ее окружала половина учеников нашего класса. Все тянулись к ней, как подсолнухи к солнцу, поклоняясь ее излучению. Поначалу меня вообще не заметили, поэтому мне удалось услышать, о чем она говорит.
А говорит она обо мне.
– Не знаю, что происходит в голове у этой несчастной, – вещает Перл. – Сначала она выдвинула это истеричное, неоправданное обвинение против Хоука. – Вокруг раздаются возгласы сочувствия.
Что? Я чувствую, как вспыхивает мое лицо. Ведь именно она настояла, чтобы я оклеветала Хоука. Чувство стыда, которое я испытала, когда поймала выражение изумленного страдания на его лице, до сих пор сжигает меня изнутри.
– А потом, когда мы были в Храме, она начала вопить, что нужно сбежать, вырваться на свободу. Затем она удрала от нас. Я решила, что она вернулась в комнату, но сегодня утром услышала, что она на самом деле сбежала из «Дубов»! Представляете? Трудно даже вообразить, что мою лучшую подругу упекут в тюрьму, или вернут семье, или, не знаю, исключат из «Дубов» и отправят в школу «Калахари».
Все смеются, как будто хорошая, но второстепенная школа – это хуже, чем тюрьма.
– Знаете, – с приторным подобием сочувствия, которое мне хорошо знакомо (этакий снисходительный тон, к которому она прибегает, когда ей надо достичь своей цели), – мне действительно кажется, что Ярроу понемногу сходит с ума. Бедолага.
Челюсти сводит от боли, зубы скрипят. Просто поверить не могу, что она говорит все это, выставляя меня идиоткой. Почти преступницей. Я понимаю, что она делает это для того, чтобы замести следы, чтобы никто не заподозрил, что не только я покидала пансион прошлой ночью. Но зачем же быть настолько злорадной?
А затем до меня доходит. Она не может понять, что случилось с ее лучшей подругой. Лучшей подругой.
Мне кажется, что внутри меня тут же растаял ледник, уступая место нахлынувшим теплым чувствам. Я словно наркоман, получивший дозу синтмескалина. Словно где-то глубоко внутри меня нажали кнопку. Ощущения крайне необычны и абсолютно божественны. Как Любовь. Как пища для голодающего.
Не то чтобы мне приходилось голодать. Влюбляться, впрочем, тоже, в том самом смысле.
Я немедленно прощаю Перл. Я сделаю все ради нее, пойду за ней куда угодно. Потому что я ее лучшая подруга. Мое лицо вновь обретает естественный оттенок. Челюсти расслабились, и я наконец прохожу дальше и говорю как ни в чем не бывало:
– Доброе утро! Скучали?
Я не спеша одариваю Перл таинственной улыбкой, но тут входит наш профессор экоистории и велит занять скорлупы, чтобы начать урок.
Класс расходится по своим местам, но Перл просто стоит с открытым ртом и приходит в себя только спустя несколько мгновений, когда все уже расселись.
– Как?! – лепечет она. Она выглядит почти раздраженной, как будто мое возвращение целой и невредимой – это такой грандиозный подвиг, который только ей позволено совершить.
– После урока, – шепчу я в ответ и залезаю в свою скорлупу. Сразу же на экране высвечивается тема сегодняшнего урока: опыление. И вот уже я – в поле, окруженная виртуальными цветами, посреди луга, кажущегося бесконечным. Скорлупа способна великолепно создавать атмосферу: я ощущаю жаркое солнце, согревающее мои плечи, и легкие дуновения освежающего ветерка. Бабочка с трепещущими полосками оранжевого и черного цветов порхает около моей головы, садится мне на руку. Я чувствую, как ее лапки щекочут меня. Рядом жирная пчела, покрытая пыльцой, приземляется на золотистый цветок, и стебель склоняется под ее весом. Она пьет нектар, покачиваясь вверх и вниз. Вокруг я слышу жужжание сотен других пчел. Пчел, которые исчезли еще даже до Гибели Природы.
– К 2010 году, – говорит наш профессор, – человечество осознало, что многие из пестицидов, которые оно использовало, опасны для пчел.
Гудение его голоса сливается с жужжанием пчел в виртуальном мире моей скорлупы.
– Многие пчелиные семьи погибли, а те, что выжили, были настолько слабы, что их ульи становились легкой добычей грибка и со временем погибли. К 2070 году ни одной пчелиной колонии на Земле не осталось. Хотя инженеры и спроектировали робопчел, они не могли…
Внезапно он прерывается:
– Да? Чем могу помочь?
Я высовываю голову из райского луга, освещенного солнцем, в холодную обыденную реальность классной комнаты, чтобы узнать, почему урок прервался. Искусственное солнце по-прежнему припекает мою спину, но когда я вижу, в чем причина задержки, холодок пробегает по моей спине.
Это девушка. Обычная девушка, с непримечательным лицом и длинными, тонкими волосами, окрашенными в сиреневый цвет. Мне кажется, что в глубине сознания я слышу голос Перл, которая ерничает по поводу немодного цвета ее волос, как вчера высказывалась о моем. Но издевки Перл – это просто далекий отголосок на фоне внезапного рокота у меня в ушах, напоминающего гул океана. Мне доводилось слышать имитированный шум океана в своей скорлупе во время уроков, но сейчас он звучит в моей голове. Он нарастает, как раскаты подземных толчков, пока я смотрю на нее.
Затем шум стихает, и я испытываю облегчение. Нет, не облегчение. Опустошение.
Я смотрю на нее, стараясь быть объективной, оценивающим взглядом, как на добычу. Легкую добычу. Одежда добротная, хотя и без изысков. Она явно из состоятельной семьи – раз она здесь – и может позволить себе покупать одежду в лучших магазинах. Правда, по ней не скажешь, что она привыкла приобретать наряды у лучших дизайнеров. Стиль необычный, в чем-то даже интересный: юбка-платок желто-зеленого цвета весеннего листа, с узором из дубовых листьев и стебельков. Но Перл такого бы никогда не надела, поэтому я считаю этот наряд неприемлемым.
Ее длинные волосы уложены беспорядочной волной, их кончики неаккуратно вьются. Мода в «Дубах» требует филированной стрижки с ровным отчетливым краем. Мои светлые волосы подстрижены асимметричным каскадом. Ее же кажутся дикими, как луг по сравнению с подстриженным газоном. Наверное, ее стрижет дома мама.
А ее лицо…
Не могу заставить себя смотреть на него. Рокочущий звук снова может вернуться.
Я трясу головой, силясь избавиться от мысли о нем. Может быть, у меня грипп и голову и уши заложило? Простужаются в Эдеме редко: нас прививают почти ото всего, но обычный грипп, который мутирует каждый год помимо нашей воли, мы бессильны изжить до конца. Вот, наверное, почему у меня такое странное ощущение. Точно, это грипп.
Я снова устраиваюсь в своей скорлупе. Кем бы ни была эта девушка, мне нет
