Гиацинта коснулась своего рубца над грудью:
– И что? Что с того? – Она накрыла грудь ладонями и приподняла. – При чем тут это? При чем тут наше с тобой занятие?
Дэви потупился, устыдившись себя:
– Меня это привело в чувство. Не знаю, о чем я думал. – Он поднял глаза на Гиацинту. – Когда они это с тобой сделали? Зачем?
Гиацинта скрестила руки на груди:
– Какая разница?
Дэви как в прорубь окунули. Его замутило, возбуждение прошло, но он до сих пор чувствовал прикосновение Гиацинты.
– Ты прошла через это, ты знаешь, каково это, но все равно позволила поступить так со мной!
– А ты спроси себя, малыш, был ли у меня выбор? – Гиацинта опустила руки. Ее губы, еще недавно такие нежные и податливые, превратились в тугую полоску. – Меня тоже тренировали валянием в дерьме и в блевотине. Только цель у тренировок была другая – не отбить охоту к побегу, а чтобы научить… верности.
Дэви содрогнулся. Здесь все – жертвы.
– Чем ты их так рассердила?
– Ты не поймешь. – Гиацинта отвернулась. – Едва ли ты способен понять.
– Я понимаю больше, чем прежде. Тебя превратили в киллера, да?
Гиацинта посмотрела на Дэви так, словно он сморозил несусветную глупость, потом собрала свою одежду, подняла «глок» и пошла к двери.
Дэви расстроился; нахлынуло нежелание ее отпускать.
– Что я такого сказал?
Гиацинта засмеялась над ним, только смех прозвучал невесело. Когда она натягивала футболку-поло, глаза у нее блестели.
– Ничего ты не понимаешь. Меня не превратили в киллера. Меня наняли именно потому, что я киллер. – Гиацинта открыла дверь и коснулась места под ключицей. – Это мне не навязывали. Это условие, необходимое для повышения, для работы на этом уровне. Это мой выбор. – Она, прищурившись, посмотрела на Дэви и покачала головой. – Эх, дура я, дура!
Гиацинта хлопнула дверью с такой силой, что репродукция Хомера Уинслоу упала с крючка на комод.
Дэви смотрел на дверь разинув рот. В горле пересохло, руки дрожали. Он думал о коже, о груди Гиацинты, о том, как его тело реагировало на ее прикосновения.
Потом Дэви пошел в уборную, и его вырвало.
17. «Где мой муж?»
Вторую половину дня Милли провела, следя за нью-йоркским жилищем Лоренса Симонса с крыши здания в соседнем квартале. Вечер получился плохим, ночь – еще хуже.
Один раз в нью-йоркский дом Симонса привезли продукты, один раз почтальон запихнул в почтовый ящик несколько конвертов, и все. Милли сидела в том же дешевом пластмассовом кресле, что в Вашингтоне, и у нее до сих пор болела попа.
Потом Милли купила готовую еду для себя и для Паджетта, его порцию незаметно принесла на островок, а свою съела в Гнезде перед дровяной печью.
Сны ей приснились ужасные – и как ее поймали наниматели Паджетта, и как она наткнулась на бездыханное тело Дэви с окоченевшим лицом и с ужасом, застывшим в глазах.
Утром Милли перестала мучиться и в пять, совершенно невыспавшаяся, выбралась из постели. Она заварила чай и оделась потеплее.
Пора потолковать с Паджеттом.
Милли захватила кружку с чаем и поставила ее у подголовника спального мешка. Паджетт храпел, – очевидно, он спал крепко и без страшных снов. Милли прыгнула в Гнездо за складным парусиновым креслом, старым и истертым, и поставила его футах в пятнадцати от спящего. Она надела парик а-ля Милли и обычные очки, а линзы сняла. Выдаст она Паджетта ФБР или нет, Милли не знала, но в случае выдачи ему незачем распространяться о переменах в ее внешности.
Глубокий вдох – Милли примерила ипостась «психологини», которую использовала в работе с пациентами.
– Доброе утро, мистер Паджетт!
Храп оборвался гортанным взрывом, и Паджетт чмокнул губами. Он еще спал, но, по-видимому, просыпался.
– Мистер Паджетт, пора вставать.
Паджетт откинул край мешка, посмотрел на серое небо, потом на Милли.
– Отвали! – буркнул он и снова натянул передний клапан мешка на лицо.
Милли прищурилась. Она толком не выспалась, так с какой радости спать Паджетту? Милли захватила в Гнезде ведро и после недолгих размышлений прыгнула на набережную Эдгартауна. Ветер стих, но стало подмораживать. С пристани Милли зачерпнула воду из Нантакет-саунда, холодную, градусов восемнадцать, не больше.
Встав в пяти футах от подголовника спального мешка, Милли энергично махнула ведром. Холодная вода полилась в капюшон, он открылся, у Паджетта намокли голова, руки и грудь. Милли вернулась к Нантакет-саунду, зачерпнула еще воды и вернулась в Техас, на край обрыва высоко над островком Паджетта. Ее пленник снял рубашку и скрючился над золой, пытаясь развести в ней огонь. Растопки у него прибавилось, и Милли поняла, что он сломал складное парусиновое кресло, которое она принесла на островок.
Ее любимое кресло!
Милли поставила ведро на землю и прыгнула на островок, снова оказавшись футах в пятнадцати от Паджетта.
– Ну, теперь мы проснулись?
Паджетт ощерился. Парусиновое сиденье и спинка кресла уже занялись, а ножки он аккуратно укладывал по верху костра. Дрожа, Паджетт потянулся за костылем, но не для того, чтобы встать. Он держал костыль как дубинку.
– Не приближайся, сука!
От такой агрессии Милли вздрогнула, но быстро успокоилась. Ну что он ей сделает?
– Хотите, чтобы я оставила вас в покое? Для этого нужно ответить на два простых вопроса. – Милли прыгнула ему за спину, так и держась в двадцати футах от него. – Вопрос первый: где мой муж, мистер Паджетт? Вопрос второй: где мисс Джонсон?
Паджетт чуть не упал в костер: так резко он повернул голову на голос Милли.
– Ну? – Милли снова прыгнула по другую сторону костра.
Еще один резкий поворот головы, и Паджетт уставился на огонь, игнорируя Милли.
Милли прыгнула на край обрыва за ведром с водой, потом вниз, по другую сторону костра от Паджетта. Она махнула ведром, и Паджетт отпрянул, упав на бок. Впрочем, Милли целилась не в него, и вся вода полилась на костер. Огонь погас, над кострищем вздулось облако пара и пепла. Милли схватила бутановую зажигалку. Паджетт попробовал ее отнять, но опоздал – Милли отпрыгнула от него на двадцать футов.
– Скоро вернусь, – объявила она, размахивая ведром. – Мне снова нужна вода.
Прыгнула она не в Эдгартаун, а на Манхэттен за большой порцией кофе, потом в столицу за пластмассовым креслом, оставшимся на крыше здания на Восемьдесят второй улице, потом снова на островок.
Паджетт расстегнул молнию мешка и закутался в ту часть, которая осталась сухой. Дрожал он сильно.
Милли поставила кресло на полосу гравия и песка, устроилась в нем, скрестив ноги, и с нарочитой неспешностью сняла крышку со стакана. Она с наслаждением вдохнула кофейный пар и прижала ладони к стакану, чтобы согреться.
– Ой, слишком горячо! – воскликнула Милли и поставила стакан на землю перед собой. – Вижу, разговаривать со мной вы по-прежнему не хотите.
Паджетт мрачно уставился на нее. Зубы
