Когда Орри ждал ее в последний раз, он увидел там сломанные ветки и примятую траву и предположил, что еще какая-то пара влюбленных обнаружила развалины церкви. Больше он туда не возвращался. В отчаянии он попросил одного из домашних слуг осторожно разузнать, не перехватил ли кто его записки. Нэнси сбежала несколько месяцев назад, так что вся их сложная цепочка передачи записок разрушилась. Вскоре выяснилось, что в чужие руки его письма не попадали.
– Я послушал там, в Резолюте, мистер Орри, – доложил раб через несколько дней. – Она получила записки, все до одной. Их Кассиопея передала – так девушку зовут.
– А миссис Ламотт их прочитала?
– Да вроде прочитала, говорят. Но потом порвала и в огонь бросила.
Вспомнив этот разговор, Орри отшвырнул книгу. И случайно попал в вешалку с мундиром, которая от сильного удара упала на пол. На грохот прибежали Бретт и две служанки, но он, не открывая им дверей, крикнул, что с ним все в порядке.
И вдруг он вспомнил, что в субботу на поляне Шести Дубов должен состояться турнир. Вдали забрезжил луч надежды. Что, если Мадлен приедет туда, пусть даже с мужем? Обычно Орри избегал таких сборищ, но на этот раз решил сделать исключение. Возможно, ему все-таки удастся поговорить с Мадлен и узнать, что случилось.
* * *Субботний день выдался душным и дождливым, вдали слышались раскаты грома. Однако, несмотря на плохую погоду, народу собралось много, и все с восторгом наблюдали за пышным зрелищем. Орри было совершенно неинтересно смотреть, как молодые люди изображают из себя сэра Гавейна или сэра Кея.[15] Пока они беспечно скакали к подвешенным кольцам и пытались нанизать их на копья, он бродил в толпе, ища Ламоттов.
Наконец он заметил Джастина, который шумно обсуждал что-то с братом и еще несколькими мужчинами. Приободрившись, Орри пошел дальше, высматривая Мадлен. Дойдя до того места, где еще недавно стоял кузен Чарльз и ждал, пока Уитни Смит выстрелит в него, он увидел ее. Мадлен сидела на бревне и смотрела, как капли дождя падают в реку.
Орри подошел к ней, обратив внимание, что она испачкала юбку о мокрое дерево. Мадлен, должно быть, услышала его шаги, но не обернулась. Чувствуя смущение, неуверенность и даже страх, он откашлялся и тихо проговорил:
– Мадлен?..
Она медленно встала. Увидев ее лицо, Орри невольно отшатнулся. Оно было болезненно бледным. С болью в сердце он заметил, как сильно она похудела, фунтов на десять-пятнадцать, не меньше. Щеки ее ввалились, глаза бессмысленно блуждали.
– Орри… Как приятно вас видеть.
Она улыбнулась, но это была та же искусственная улыбка, которую он заметил еще тогда, на речной дороге. А глаза, прежде такие живые и теплые, теперь казались пугающе тусклыми и пустыми.
– Мадлен, что случилось? Почему ты не ответила на мои записки? – Хотя поблизости никого не было, Орри говорил шепотом.
На лице Мадлен проступила тревога. Она посмотрела через плечо Орри. Потом их взгляды снова встретились, и ему показалось, что он видит боль и призыв о помощи.
– Я же вижу: что-то не так. – Он шагнул к ней. – Ты только скажи мне…
– Мадлен! – Голос Джастина заставил его вздрогнуть. – Прошу тебя, иди к нам, дорогая. Мы скоро уезжаем.
Орри повернулся, стараясь двигаться как можно спокойнее, скрывая внутреннее напряжение. Муж Мадлен стоял на другой стороне дуэльной площадки. Чтобы развеять возможные подозрения, Орри приложил руку к полям шляпы, приветствуя Джастина, тот ответил тем же. Продолжая широко улыбаться, словно он просто обменивался любезностями с женой соседа, Орри прошептал:
– Я должен поговорить с тобой наедине хотя бы раз.
Она снова посмотрела на него. С тоской, как ему показалось. Но потом с улыбкой ответила:
– Мне очень жаль, но это невозможно.
Медленно, почти устало, она отошла от него и направилась к мужу. Орри был в бешенстве, ему хотелось схватить Джастина за грудки и трясти до тех пор, пока он не скажет, что случилось. Сама Мадлен явно ничего объяснить не могла. Она была вялой, безразличной и какой-то… потерянной.
Когда Орри ехал домой, он никак не мог забыть выражения ее глаз. В них не было жизни, а только странная подавленность и безысходность. Это были глаза забитого животного.
Глава 40
Собираясь примерить мундир Инженерного корпуса с желтыми нашивками и изображением крепости на эмблеме и размышляя о своей жизни, Билли решил, что у него все просто прекрасно.
Страхи кадета из Нью-Джерси, с которым развлекалась Эштон, оказались напрасными. Чарльз ничего не узнал, потому что все семеро благоразумно молчали. Один из них однажды пожаловался Билли, что Эштон, видимо, солгала о своем втором визите в Академию, как, впрочем, он и говорил им с самого начала. Постепенно вся эта история забылась, отойдя в тень среди учебных занятий и тренировок.
Для Билли картина мира складывалась в основном под влиянием его ежедневного окружения, а не каких-то далеких событий. Но если бы он посмотрел на то, что происходит за стенами Академии, и отвлекся от мыслей о Бретт, то увидел бы сумятицу, которая творилась в стране.
Кровавая война в Крыму продолжалась. Джорджа Макклеллана, одного из однокашников его брата, министр Дэвис направил туда в качестве наблюдателя. В самой Америке тоже было неспокойно. Не утихали кровавые стычки в Канзасе и даже в стенах конгресса. Двадцать второго мая во время своей пламенной речи о Канзасе сенатор от штата Массачусетс Чарльз Самнер позволил себе, кроме обычной политической риторики, еще и совершенно недопустимый личный выпад против сенатора от Южной Каролины Эндрю Батлера. В ответ на это другой конгрессмен от Южной Каролины, Престон Брукс, выскочил на трибуну и напал на Самнера, повалил его на пол и начал избивать тростью с золотым набалдашником, показывая тем самым, что́ он думает и о его речи, и о нем самом.
Едва появилась первая кровь, как Самнер тут же запросил пощады. Но Брукс колотил его до тех пор, пока трость не сломалась. Самое удивительное, что остальные сенаторы просто молча наблюдали за происходящим, ни во что не вмешиваясь. Одним из зрителей был Дуглас, чей законопроект и вдохновил Самнера на резкие высказывания.
Несколько недель спустя Бретт написала Билли, что Брукса прославляют по всей Южной Каролине. Эштон и ее муж пригласили его к себе и преподнесли трость, на которой были выгравированы слова восхищения. Такие же подарки присылали ему десятки других вдохновленных его поступком южан.
Когда Джеймс и Эштон приезжали сюда на прошлой неделе, – писала Бретт, – Орри заметил, что Самнер, пожалуй, не оправится после этого случая по меньшей мере год. В ответ Джеймс приподнял одну бровь и сказал: «Так быстро? Вот жалость-то!» Какие ужасные времена, Билли! Мне кажется, они пробуждают в людях самое худшее.
Но даже
