Лежа без сна в темноте, Мадлен спрашивала себя, как она вообще могла согласиться на это тайное свидание с молодым кадетом. Ее уже мучила совесть, и все же она знала, что обязательно встретится с Орри, если ничто ей не помешает. Такое желание было вполне понятным ответом на жестокость Джастина. Но ведь подобный поступок грубо нарушил бы те правила поведения, которые она установила для себя раз и навсегда. И даже несмотря на ужасный нрав Джастина, она не должна переступать черту. Многие женщины до самой смерти терпят издевательства своих мужей. Чем она лучше их?
Но сколько бы она ни пыталась объяснить себе, почему ответила согласием на робкое предложение Орри о встрече наедине, ничего вразумительного в голову не приходило. Милая застенчивость этого юноши, его утонченные манеры и выражение глаз притягивали ее с какой-то удивительной и необъяснимой силой, противиться которой она просто не могла. Хотя и понимала, что Орри, еще очень молодой человек, вполне может оказаться совсем не таким, каким она его видела.
Она прижала ладонь к щеке и тихо вздохнула. Ее жизнь, так заботливо и усердно выстроенная ее отцом, становилась безнадежно запутанной. И утешало ее только то, что Николя Фабрей об этом уже не узнает.
Перед ее глазами возникло лицо Орри. Как же он все-таки молод… Пойти на свидание с пылким влюбленным юношей – большой риск, но она не намерена отступать. Осталось придумать, как завтра уехать из Резолюта, не вызвав подозрений. Держа ладонь у щеки и закрыв глаза, она стала представлять, как наутро сядет в седло и отправится к условленному месту. Так она и заснула, и ей снилось, как Орри целует ее.
* * *Так же как и Мадлен, не могла заснуть в ту ночь и рабыня Семирамис. Джонс собирался сотворить что-то ужасное с ее братом. Скорее всего, высечь плетью. А все потому, что Приам учинил настоящий переполох на пикнике. Рабы в Монт-Роял весь остаток дня только об этом и говорили.
Почти все считали, что ее брат получит то, что заслужил. Одни говорили о нем гадости, потому что завидовали его храбрости. Он постоянно, пусть и вполголоса, твердил о том, что хочет сбежать на Север, чтобы обрести свободу. Другие называли его пустомелей. Вслух уверяли, что он никогда этого не сделает, но втайне знали, что он-то как раз способен на побег, а они – нет. Только вот из-за своего несносного характера Приам может погибнуть, прежде чем осуществится его мечта.
Семирамис хотелось поскорее уснуть, чтобы забыть о расправе, которая ожидает ее брата. Но она не могла лежать спокойно и постоянно ворочалась на своем тощем, пропахшем кислятиной тюфяке.
В щелях закрытой двери мелькнул свет. За старым домом Джонса, у амбара, загорелись факелы. Скоро должно было начаться наказание. Об этом Семирамис сказали факелы, а еще и мертвая тишина поселка. По всей улице в хижинах рабов никто не издавал ни звука.
Тихий стук напугал Семирамис. Она резко села:
– Кто там?
Чья-то тень закрыла свет факелов.
– Каффи.
– О боже, нет! – откликнулась она. – Только не сегодня, малыш.
Семирамис начала доставлять себе удовольствие, встречаясь с Каффи, несколько месяцев назад, хотя он и был довольно молод, даже слишком молод, как сказали некоторые завистницы постарше. Только они никогда не видели его без штанов и не знали, что он может вытворять своим невероятным…
Прежде чем она успела завершить эту мысль, мальчик уже был в хижине.
– Я не за этим, – сказал он, опустившись на колени рядом с тюфяком. – Я из-за Приама.
– Джонс собирается его высечь.
– О-хо-хо… Хуже. Джонс принес из большого дома старого мышелова. Они хотят пустить в ход кошачьи когти.
Последовало ошеломленное молчание. Потом Семирамис пробормотала:
– О Иисус, милостивый Иисус… Это убьет его… – Она схватилась за живот.
Значит, брат разгневал мистера Тиллета куда сильнее, чем она предполагала. Что же он натворил, несчастный? Неужели распускал кулаки и задирал нос? Об этом страшном наказании она только слышала, но никогда не видела воочию. Нужно прямо сейчас бежать в господский дом и молить о пощаде…
Каффи еле отговорил ее. Он остался с ней, бормоча пустые слова утешения, пока они с замиранием сердца ждали, когда в тишине раздастся первый крик.
* * *Торчащие из земли факелы ярко освещали двор. Приам лежал на животе, раскинув руки и ноги.
Джонс нарочно согнал двадцать рабов-мужчин, потому что ночное наказание, если, конечно, его провести как положено, должно было сослужить хорошую службу плантации на многие годы вперед. Каждый ниггер, который носил в своем сердце бунтарский дух, должен был раз и навсегда увидеть, что его ждет в случае неповиновения. И дело было не только в страданиях Приама, но прежде всего в его унижении. С него сняли одежду, поставили на колени и наклонили его голову, привязав веревки к лодыжкам и запястьям. Эти веревки, закрепленные на вбитых в песчаную землю колышках, не давали Приаму изменить позу.
Из темноты за амбаром послышались крики птиц и животных. В домишках рабов было неестественно тихо. Вот и хорошо, подумал Джонс. На самом деле он знал, что многие сейчас наблюдают за ним или хотя бы прислушиваются. Они тоже запомнят этот урок, а рассказы непосредственных очевидцев только усилят впечатление.
Здоровяк Хармони держал на вытянутой руке джутовый мешок. Мешок дергался и извивался сам по себе. Джонс с довольным видом посматривал на него, надевая толстые, набитые ватой рукавицы с кожаными накладками. Пока в Монт-Роял у него еще ни разу не было возможности воспользоваться ими, но он все равно хранил их в сундуке на всякий случай. И теперь был одновременно удивлен и обрадован, когда Тиллет Мэйн, которого он втайне презирал, действительно отдал распоряжение о «кошачьей порке».
Джонс не спеша подошел к Приаму, так чтобы негр смог увидеть рукавицы. Потом переставил поближе три ведра крепко посоленной воды, которую собирался вылить на раны. Этот рассол был личным добавлением Джонса к процедуре наказания.
Потом он кивнул рабу, держащему мешок, и взмахнул правой рукой:
– Ладно, Хармони… давай!
Раб, заметно нервничая, приоткрыл мешок. Джонс сунул внутрь руку в рукавице. Потом на ощупь нашел и сжал задние лапы здоровенного кота. И выволок яростно вопящее животное наружу.
Зрители, охнув, в ужасе отшатнулись. Джонс чуть повернул голову, боясь, что какой-нибудь из передних когтей зацепит его глаза. Наконец он крепко ухватился за задние лапы обеими руками.
Тяжело дыша от возбуждения, Джонс подошел к Приаму справа, поставил одну ногу рядом с бедром негра, а второй крепко уперся в землю рядом с
