но нужда оказалась сильнее. Я попыталась сделать крохотный шажок, не удержалась и с грохотом рухнула на пол, взвизгнув, как подзаборная шавка.
– Что случилось? – В комнату влетела высокая растрепанная женщина в заляпанном переднике и принесла с собой сладкий запах пирогов и парного молока. – Всевышний! – всплеснула она руками и кинулась ко мне помочь подняться. – Ты куда встаешь? Тебе еще нельзя.
– В нужник больно хочется, – стиснув зубы, прошептала я, укладываясь на жесткую кровать.
– Так позвала бы, подожди, горшок подложу. – Она попыталась повернуть меня на бок.
Я зло оттолкнула ее руку и одарила яростным взглядом в благодарность за навязчивую заботу. Женщина остановилась, шмякнула судно на одеяло и пожала плечами:
– Ну раз так, сама как-нибудь справишься, – а потом поспешила к выходу.
Я смотрела на ее прямую напряженную спину и не испытывала ни капли стыда за свое поведение.
– Тебя как зовут? – резко спросила я.
Та остановилась, уже собираясь выйти, потом повернулась:
– Матрена.
– Спасибо, Матрена. – Я прерывисто вздохнула, говорить по-прежнему было больно. – За все.
Та молча кивнула, хотя губы уже дернулись в приветливой улыбке.
– Я сейчас молочка принесу, – предложила она.
Я повела здоровым плечом:
– Ты скажи, где я?
Женщина посмотрела на меня почти удивленно:
– Как где? У нас в Иансе, в спрятанной деревне Хранителей.
Ианса! О якобы несуществующей деревне говорил Арсений! Но тогда как?
– Как я здесь оказалась? – не унималась я, от непродолжительного разговора силы почти иссякли.
– Сама пришла, – она вдруг запнулась, – под полог как-то проникла, – и поспешно вышла, будто сказала нечто недозволенное.
– Постой, – окликнула ее я, – а где Денис?!
Дверь уже закрылась за ее спиной, оставив меня в компании демона, костыля и ночного горшка с разрисованными ромашками боками.
Когда завечерело и свет из окошка потерял свежие краски, меня разбудили едва слышные голоса спорящих. Голова гудела, и пришлось напрячь все силы, чтобы расслышать хотя бы часть разговора.
– Пусти, знахарка, – вполголоса ругался какой-то мужчина. – Все равно пройду.
– Не пущу! – сердилась Матрена. – Нечего тебе. Девка две недели в беспамятстве провалялась, только тебя не хватало. Что ты ей сказать хочешь?
– Спросить хочу, как через полог прошла?
– Не помнит она ничего, – перебила его женщина, – иди отсюда! Эй, чай, не дома – в сапогах по горнице таскаться!
– Зря ты это, Матрена! Она, между прочим, Ловец Душ украла, прочитала его и сразу в нашу деревню заявилась! Она предвестница беды, попомни мои слова! Тебе бы за детей своих бояться.
– Ты за себя побойся! Ты бы видел ее, щетинится, а у самой глаза, что у побитой собаки!
– Побитая собака три версты по снегу не проползет! Дай пройти к ней!
– Уходи, сказала, аспид!
Тут их голоса перешли на свистящий шепот, потом раздался грохот падающих чугунков, сдавленные ругательства Матрены. Дверь в спальню открылась с тихим скрипом, на пороге возникла высокая фигура. Я приподняла голову, разглядывая вошедшего, и неожиданно узнала его. Он был нашим проводником из Зеленых Дубков на Гиблые болота по дороге к замку Мальи! Он тогда еще назвался Степаном Тусаниным.
Серые глаза смотрели холодно и свирепо.
– Приветствую! – прохрипела я, кашлянув.
– Ноэль! – рявкнул мужчина, даже в ушах зазвенело.
«Ноэль?» Я недоуменно проследила за его взглядом и тут поняла, что Ноэль – это мой демон, мой Страх Божий.
– Ноэль, ко мне! – повторил мужчина.
– Он, конечно, лает, но он не собака, – тихо заметила я, почесывая за мягким ухом Страха. Демон сонно приоткрыл один круглый желтый глаз, широко зевнул, обнажая остренькие клыки, а потом повернулся на другой бок и даже захрапел. Тихо так, но очень нагло. От такого открытого неповиновения у Степана заходили желваки, я хмыкнула:
– Похоже, со мной ему лучше.
– Ты, девчонка, не ерничай, – прошипел Степан, – ты здесь ненадолго, до ночи перелома года, а потом на костыли встанешь и поползешь восвояси! Попомни мои слова!
Он вдруг незаметно сморгнул, и глаза превратились в зеленовато-коричневые с вертикальными зрачками. Признаюсь, скрывать глупо: от неожиданности меня бросило в жар, даже рубаха прилипла к спине.
– Попомни! – Выходя, он так хлопнул дверью, что тренькнула прялка, а я вздрогнула.
Вот тебе и доброхот, готовый глотку перегрызть.
На следующий день я чувствовала себя почти сносно, но вставать сама побоялась. Пила горькую настойку, перемигивалась с подглядывающими из-за приоткрытой двери рыжими чертовками и рассматривала побеленные потолки. Матрена принесла мне маленькое круглое зеркальце, и я смогла лицезреть свое опухшее помятое лицо желтушного цвета с длинными красными царапинами и коротко остриженные волосы, топорщащиеся на голове светлым прозрачным ежиком. Я огорченно провела рукой по макушке.
– Ты в жару металась, – сконфуженно пояснила Матрена, – волосы колтуном свалялись, вот я их и срезала. – Она опустила глаза, рассматривая крашеный пол.
– Ну срезала и срезала, – буркнула я, сглатывая горький ком. – Все равно я косу ножом отмахнула, когда от стражей убегала.
Я раздраженно отбросила зеркало на одеяло и глянула на женщину.
– Что за полог окружает деревню? – без особых церемоний и, наверное, слишком грубо спросила я.
Матрена, усевшаяся за прялку и уже приступившая к вытягиванию серой шерстяной нити, тревожно глянула на меня:
– Деревня наша заговоренная от соглядатаев. Полог – стена магическая, изнутри все видим, а снаружи и не знают, что здесь селение: вроде одни березки да елочки. Люди как к пологу подходят, так и заморачиваются, плутать начинают. Луговиков и леших костерят, а на самом деле занавес пройти у них не получается. Нас ведь, Хранителей, мало осталось. По всей Окии и тысяча с трудом наберется, вот и прячемся. Вымрем скоро все. – Она замолчала.
– А что за переломная ночь, о которой Степан вчера говорил?
Колесо прялки продолжало жужжать, мерные удары деревянной педали задавали такт.
– В ночь, когда года меняют друг друга, просыпается великий дух, – Матрена говорила медленно, заученно, словно тысячный раз повторяла эту сказку своим детям. – Верховная является в разном обличье: кому девой невинной, кому красавцем статным, а другому – и с лицом предка умершего.
– А почему я должна буду уйти после этой ночи? – полюбопытствовала я, с трудом усаживаясь.
– Да не уйдешь ты никуда, – махнула рукой Матрена, – Верховная скажет, что ты должна остаться здесь. Не зря же ты, умирая, добрела до нас и полог приоткрыла. Значит, чувствовала, что дом твой здесь, знала, как попасть в Иансу.
Я поспешно кивнула, расстраивать женщину и доказывать ей, что, мол, сама не пойму, как здесь оказалась, не хотелось. Пусть думает, что хочет, в конце концов, что она в жизни понимает, если за полог выходила последний раз семь лет назад, перед рождением дочки.
Через пару дней отпоенная горьким настоем, я, опираясь на плечо Матрены, смогла доковылять до бани, затерявшейся в углу огорода. Видно, изба знахарки находилась на самом отшибе, и как я ни вытягивала шею гусем, ничего, кроме заваленной снегом дороги да леса в трети версты, не разглядела, а еще через день справилась с костылем и впервые, сильно хромая, самостоятельно выбралась на двор.
