Вечером снова состоялся банкет, а попросту говоря — пьянка. Один мордатый эсэсманн похвастался, что на острове огромные запасы шнапса, и по нему видно, что комендант выпивку не зажимает. Да и сам комендант убеждённым трезвенником, мягко говоря, не выглядит.
На банкете чествовали доктора, но комендант упорно тянул одеяло на себя. Он произносил бесчисленные здравицы фюреру и СС, пока не свалился под пальмой, потеряв галстук с золотой заколкой в виде мёртвой головы.
Я снова поговорил с доктором Райнеке, когда он зачем-то пришёл к пирсу.
— Вот, — сказал доктор. — Всё у меня получилось. Расскажите, как выглядит остров снаружи и как происходит его исчезновение. Я уже знаю со слов капитана, но всё же.
Я рассказал. Доктор внимательно слушал меня и кивал. Эпизод с пересечением границы «шатра», когда мы чувствовали как бы текущий электрический разряд, заинтересовал его больше всего. Нет, неправильно: я же не знаю, что именно чувствовали остальные, но я отметил, что мои ощущения были вот такие-то и такие-то. Доктор выслушал меня и сказал:
— Надо бы замерить некоторые параметры на границе... Я хочу поговорить с капитаном фон Рёйдлихом, необходимо ещё раз выйти в море. Вообще-то, шлюпка у нас есть, но в неё просто не поместится моя измерительная аппаратура.
Я спросил, что будет, когда кончится топливо для «шатра», которое мы привезли. Доктор улыбнулся и сказал:
— А оно уже кончилось. Первые сутки ещё оставался запас катализатора для поддержания реакции и общего контроля. Теперь всё работает само — это самое замечательное. И будет работать, пока убраны экраны-поглотители, ещё и снабжать электричеством всю базу. Вы спросите про закон сохранения энергии, да?
Я неопределённо пожал плечами и кивнул. Доктор наставительно поднял указательный палец:
— Ничего никуда не исчезает, и ниоткуда не берётся. Школьная аксиома! А энергия выходит из земли. Долго объяснять… Короче: земная гравитация, земной магнетизм, земное электричество. Силовое поле планеты можно фокусировать и перераспределять, поляризовать и накладывать, так получаются локальные узлы... ну ладно, не буду. Словом, пять лет работы — и вот вам результат. Теперь комендант базы ломает голову, как ему доложить в Берлин. Радиостанция ведь не работает, и ваша тоже, — он улыбнулся.
На самом деле фон Дитц голову не ломал, а просто дрых на травке, широко раскинув волосатые ноги в серых гетрах.
Вернер рассказал, что он с группой других матросов и механиком ходил на прогулку в южную часть острова. Потратили почти полдня, обнаружили довольно мерзкое болото и ещё одну бухту с небольшим островком. Сильно устали от путешествия, а поэтому, не дожидаясь даже середины вечеринки, половина экипажа отправилась спать.
Ганс с прочими эсэсовцами устроил импровизированные танцы, благо пластинок к патефону навалом. Они выглядели весьма занятно в своих шортах и гетрах, танцуя весёлые деревенские пляски, особенно тирольские. Кое-кто из наших тоже принял участие, но большинство из тех, кто не пошёл спать, сидели вокруг капитана и первого помощника. Змей о чём-то рассказывал, и временами компания громко хохотала.
После танцев ко мне опять подошёл унтерштурмфюрер Циммель и битых полчаса пытал меня, о чём это я опять говорил с доктором. Пришлось плести ему всякую чушь и щёлкать каблуками, изображать служаку... и это при том, что существует приказ, согласно которому при появлении в общественном месте моряка-подводника — любого, от простого матрозе до капитана-цур-зее — его надлежит приветствовать стоя. И не только равным по чину, а вообще всем. Всем до единого! Неисполнение чревато близким знакомством с гестапо: «А почему это вы не уважаете наших подводников?» Я, помню, ещё представлял, как оно будет: вот заявляемся мы с Гретхен субботним вечером в ресторан на Зееландштрассе, а гауптманны Вермахта и майоры Люфтваффе при моём появлении дружно встают и приветствуют меня с бокалами в руках: «Heil der U-Boot Mann!»
Смешно... однако на глубине под бомбами было не до смеха. Интересно, это только у нас так? Вот как, например, относятся к подводникам в Британии и Америке? А в Советской России? Что-то я не о том думаю…
Перед сном долго сидел в радиорубке и смотрел на фотографию. Милая моя Гретхен! Когда же я тебя увижу? Столько мыслей, но ни одну из них я не доверю бумаге. Нет, нет, всё будет хорошо. Мы будем вместе, я обязательно вернусь, рано или поздно!
От этих мыслей меня отвлёк Герхард. Он пришёл весьма подшофе и с места в карьер спросил, покачиваясь и держась за переборку:
— Гейнц, вот ты ответь мне, откуда берутся войны?
Не скажу, чтобы я был готов к такому вопросу, я даже опешил, но быстро нашёлся.
— А мне, Герхард, всё равно, откуда они берутся. Но раз я воюю, то буду драться за ту сторону, которой присягал.
— Даже если вдруг узнаешь, что она неправа? — хитро сощурился Финцш.
Я на время замялся. Честное слово, если бы этот вопрос был задан кем другим, то... Но ведь я солдат! Солдат не имеет права раздумывать, кто прав, а кто нет. Иначе какой с него толк? И вообще, к чему это он?
— А-а, Гейнц, я уже вижу, что ты меня неправильно понял, — сказал Герхард. — Я просто хочу порассуждать о причинах.
— А я не хочу, — отрезал я. — У нас сосед в тридцать девятом году на эту тему очень много рассуждал. А знаешь, почему мы не попали в гестапо? Потому что отец сам пошёл к ним и рассказал. Иначе и нас бы забрали, всю семью. Так что...
— Как скажешь, — довольно холодно произнёс Герхард. — Просто я хочу понять. Ведь мозги для того, чтобы думать! Все войны — не из-за политики, а из-за денег, понял? Из-за больших денег! Вот и всё. Спокойной ночи, Гейнц…
Герхард обиженно икнул и прошёл в офицерский кубрик, а я подумал: это что же, выходит, Германия крупно задолжала Британии, раз томми объявили нам войну? Но тогда может быть и по-другому — допустим, наглая Британия сама не хотела отдавать большой долг. Или мы вообще воюем из-за денег какой-то третьей страны. Франции, например. Причём с самой Францией. Или нет, Испании. Ирану. Сирии, Турции... Так, что ли? Да ну, всё это ерунда. Если бы корни войны росли из финансов, то об этом все бы знали из газет. Газеты и радио говорят о политике, а не о финансах — по крайней мере, говорили до того момента, как мы ушли в поход. Значит, всё дело в политике. При
