Мод опустила голову. Она плакала. Я тронула ее за плечо и подумала, что Йейтс на этом закончит. Но нет, он продолжал:
– «И нельзя ничему помочь…»Мод подняла на него глаза.
– Так смерть была бессмысленна, раз ничему нельзя помочь? Не говори так… – начала было она, но Йейтс ее перебил:
– «Англия может теперьПосул положить под сукно…»– Никогда, – твердо сказала Мод. – Они дают свои обещания, только чтобы сбить нас с курса и задержать.
Йейтс кивнул. Он не был полностью согласен с ней – просто читал дальше:
– «…Они умели мечтать –А вдруг им было дано и смерти не замечать?»Я услышала голоса, распевающие патриотические песни на пикниках Клан-на-Гаэль. «Снова единая нация, снова единая нация! Долго Ирландия была провинцией, но снова станет независимой!»
Йейтс отпустил ладони Мод и развел руки в стороны.
– «И я наношу на лист – Макдонах, Макбрайд,Коннолли и Пирс…»Он произнес эти имена в таком ритме, будто они сейчас шагали в ногу по берегу перед нами. Друзья Мод, ее товарищи по оружию.
Солнце как раз коснулось воды, когда Йейтс закончил:
– «…Преобразили край,Чтущий зеленый цвет, и память о них чиста:Уже родилась на свет Грозная красота»[175].Наш зеленый родной край. Все мы, в чьих жилах текла ирландская кровь, скорбили об этих людях, но они вдохновляли нас, вселяли в сердца решимость.
В поэме говорилось, что все изменилось, изменилось полностью. «Уже родилась на свет Грозная красота».
Я застыла и сидела неподвижно, захваченная магией слов.
Но Мод встала и вскинула руки.
– «Грозная красота»! Это ужасно, Уилли, – воскликнула она. – Ужасно, просто ужасно! – Она оттолкнула Йейтса. – Как ты смеешь использовать их смерть, чтобы создавать такое? Как ты смеешь? Как ты посмел? Жертвенная смерть не превращает сердце в камень! Только через такое может человек возвыситься до Бога! Ох, Уилли…
Она побежала по берегу.
Йейтс посмотрел на меня:
– Спасибо вам.
Я не знала, что ему сказать.
– Спасибо. Это прекрасно. Она просто…
Он молча ушел.
Следующие два дня Йейтс избегал Мод, предпринимая долгие прогулки по пляжу вместе с Изольдой, тогда как Мод изливала свою злость на меня.
– Ну почему он не мог позволить Джону Макбрайду быть героем? Хотя бы ради Шона. Жертва его отца искупает все то зло, что он причинил нам. Он настоящий мученик, – не унималась она, когда мы с ней вдвоем сидели в саду. – Как он мог назвать его бездельником и крикуном? Я иногда думаю, не покупали ли британские агенты выпивку Джону специально? Чувствовал ли он вообще, что я отказываю ему в его сыне? Не совсем, конечно, на самом деле, но отцы и дети… Ну, не знаю.
– Мод, – сказала я ей. – Макбрайд преобразился. Разве не на это делается упор в поэме?
Я снова и снова повторяла про себя эти слова: «Уже родилась на свет Грозная красота». В этой фразе чувствовалось своего рода утешение. Йейтс, может быть, и безынициативный тип, но поэт он определенно великий.
На следующий день после обеда Барри настояла на том, чтобы мы пошли к роднику святого Клэра в местной деревне. По пути туда Мод сказала мне:
– Я получила письмо от одного священника-францисканца, который исповедовал Джона перед казнью. Тот пишет, что Джон встретил смерть отважно, с глубокой верой в Бога и с достоинством.
– Он был бесстрашен, как первые мученики-христиане, – подала голос Барри. – Он сказал им: «Я слишком часто смотрел в дула винтовок, чтобы пугаться этого сейчас. Стреляйте».
Именно эти слова процитировал Куинн.
– Я собираюсь использовать эту фразу в своей поэме, которую посвящу ему, – поделилась своими планами Барри.
Тут, в Нормандии, пишущая братия буквально роилась. Каждая мысль превращалась в поэтическую строчку. Интересно, что бы подумали у нас в Бриджпорте про взрослых людей, проводящих свое время подобным образом? Неужели для них восстание – просто еще один момент в ирландской истории, достойный того, чтобы быть увековеченным в стихах? Но осуждать их будет неправильно, решила я. В конце концов, ведь Пирс и все остальные тоже были поэтами.
И тут Йейтс был прав. Эти казни преобразили все. Куинн писал в своем письме, что британцам небезразлично мнение американских ирландцев. Я легко могла представить себе речи, звучавшие не только на собраниях Клан-на-Гаэль, но теперь также и среди зажиточных ирландцев в клубе Ирландского Товарищества, которые прежде могли выступать против восстания. Но сейчас мнение у всех было едино.
Мы приехали в маленькую деревушку. На самом деле там просто была одна большая ферма среди леса и вырезанный из камня сток для родника. Изображение святого Клэра истерлось от времени, черты его лица почти исчезли.
– Он был ирландцем и при этом очень красивым мужчиной, – рассказала Барри. – Тяжко ему пришлось, потому что в него влюбилась английская аристократка. Она пришла в ярость, когда он принял обет безбрачия, и он был вынужден скрываться от нее в Нормандии. Он проделал очень неплохую работу по обращению в веру местных язычников. Однако та женщина послала за ним своих шпионов. Они отыскали священника в его уединенном жилище и раскроили ему череп.
Она произнесла это даже с каким-то непонятным удовольствием.
– Этот святой является покровителем страдающих от головной боли.
Она остановилась и выжидающе помотрела на меня.
Интересно, что я могла на это сказать и чего она от меня ждала? «Очень хорошо»? «Бедняжка»? Но вместо этого я задала ей вопрос, который должна была задать:
– Выходит, убийство женщиной из ревности считается мученической смертью?
– Он умер из-за того, что дал обет непорочности, – ответила она.
В каменную чашу стекала струйка воды.
– Она стекает сюда из ручья в горах, – сказала Барри.
Она погрузила палец в чашу и перекрестилась.
– Также она помогает при болезнях глаз.
Что ж, святой Клэр, мы стоим тут через двенадцать столетий после тебя, но не потому, что ты за что-то сражался или что-то завоевывал, а потому, что тебя замучили. Как Джона Макбрайда и всех остальных. Интересно, празднует кто-нибудь, что кто-то выжил за дело, а не умер за него?
Мод пристально смотрела на полуразрушенную статую. Видела ли она в ней своего убитого мужа и его друзей? Но мертвые есть мертвые, и даже самыми лучшими словами Йейтса их не воскресить.
Когда мы вернулись, я нашла Йейтса сидящим на крыльце в одиночестве.
– О, мистер Йейтс, – начала я. – Ваша поэма – настоящий шедевр.
Он кивнул.
– Мне очень жаль, что Мод не…
Тут я умолкла.
– Мод не понимает, что с ней сделали годы. Многие мужчины восхищались ее красотой, но лишь я полюбил ее душу странника. Я хочу дать ей отдых. Создать вместе с ней дом, где могли бы собираться люди искусства. Почему же она этого не хочет?
Что я
