Мод встала, поворошила дрова в камине и подлила мне шерри. А я чувствовала себя так, будто мы снова в Париже и идет война, которая, похоже, никогда не закончится.
– Ну, по крайней мере, наш комитет может рассказать общественности о сложившейся ситуации, – сказала я. – Американский народ готов помочь. В каждом штате организованы группы, занимающиеся сбором средств. Собраны уже миллионы долларов, а почетный председатель этого фонда – президент Гардинг.
– Ваш президент должен поговорить с премьер-министром. Вы, американцы, даже не представляете, как англичане боятся утратить ваше расположение. Sassenach искусно прячут свои потребности, а вы не сознаете собственной силы и влияния, – заявила Мод. С большим пафосом.
– Зачем так кричать, маман? Когда я поднималась по лестнице, тебя было слышно еще внизу.
Изольда. То же нежное, как цветок, лицо, те же длинные волнистые волосы, но она стала другая, изменилась полностью. Она была беременна. Под ее домашним халатом явственно просматривался вздувшийся живот.
– Бонжур, Нора, – поздоровалась она со мной.
Я подошла и обняла ее. От нее пахло сигаретами.
– Рада тебя видеть, – сказала я. – Ну, и мои поздравления.
Она кивнула и положила ладонь на живот.
– Спасибо. Теперь я миссис Гарри Фрэнсис Стюарт. Но мой муж Фрэнсис сейчас скрывается с Шоном и всеми остальными. Бедное дитя. Тяжело ему будет родиться в этом неспокойном мире, – вздохнула она.
– Это ненадолго, Изольда. Мы победим их, и твой ребенок будет расти уже в свободной Ирландии! – провозгласила Мод.
То одно, то другое. Когда я сообразила, что пора возвращаться в гостиницу, было уже довольно поздно. Обед у нас был à la Normandie, по-нормандски. Приготовила его Джозефина Пиллон, которая последовала за семьей из Франции в Дублин. К нам также, конечно, присоединилась Барри вместе с целым рядом домашних животных: собакой Дагдой, несколькими птицами и мартышкой. «Этот дом на Сент-Стивенс-Грин совершенно в стиле Мод», – подумала про себя я, когда мы беседовали об отце Кевине.
Мод рассказала нам о своем первом визите в Донегол, о том, как отец Кевин был ее проводником в той поездке и присутствовал, когда она отдала свое бриллиантовое колье, подаренное одним из ее поклонников, какому-то крестьянину-арендатору, чтобы тот смог заплатить свою ренту.
– После нашего отъезда один ростовщик предложил тому фермеру выкупить у него украшение за точную сумму просроченного долга. И бедняга согласился. Хотя истинной стоимости этой вещицы хватило бы на уплату его ренты до конца жизни.
– Ох, Мод, – в конце концов спохватилась я. – Уже почти десять. Мне пора.
– Вам лучше заночевать здесь, Нора, – сказала Мод.
– Благодарю вас, но я должна вернуться, – отказалась я. – Комитетчики хватятся меня и будут искать. Завтра рано утром мы убываем в Голуэй.
Голуэй. Одно только произношение этого слова перенесло меня в прошлое, к бабушке Оноре. И я слышала, как дедушка Майк поет ей: «По проторенному пути я снова улечу к тебе, мой милый сердцу залив Голуэй».
Слово взяла Барри:
– Нора, вы не можете этого сделать. Комендантский час.
– Никому не разрешается здесь выходить на улицу после девяти вечера. Армейские патрули арестовывают всех на месте, – подтвердила Мод.
– Но только не меня, конечно. Я ведь американка. И член официальной делегации…
Шарлотта Деспард, Мод и я заговорили одновременно, но потом умолкли.
– Послушайте меня, Нора, – серьезно сказала Мод, – вы не должны давать британцам ни малейшего повода арестовать вас. Вы для них – мишень. И я тоже. Я сидела в тюрьме. За моим сыном ведется охота. То, что вы американка и официальный представитель комитета, вас не защитит. И они все знают, Нора. Не думайте, что им ничего не известно.
– Знают что?
– Ох, Нора, – вздохнула Барри. – Знают про вашу связь с Питером Кили.
– Питер? Вы что-то знаете о нем? Почему вы мне ничего не сказали? Где он? – взволнованно тараторила я, глядя на Мод.
– Не знаю, – ответила она.
– Он жив?
Этот вопрос мне было трудно задать вслух.
– Был жив – шесть месяцев назад. Черно-коричневые совершили налет на его родную деревню возле Карны. Сожгли все дотла, но его там не нашли. Семью его брата выбросили на улицу, – сообщила Мод.
– Возвращаются голодные времена, – покачала головой Барри. – Дома сожгли у более чем ста тысяч человек.
– Тогда где же Питер? – не унималась я.
– Он мог прятаться в горах, мог сесть на корабль и скрыться. Народ в Коннемаре неразговорчивый, – пожала плечами Мод. – Внутри у них твердая сердцевина, и в этом они похожи на свои горы.
Барри посмотрела на меня.
– Когда-то горы эти были выше Альп. Постепенно они разрушались и оседали, так что теперь осталась одна сердцевина. Это древние горы. Древние, как наш народ.
Глаза Барри были полуприкрыты, когда она произнесла это.
О боже, она собирается пересказать одну из своих поэм. Так я никогда не добьюсь от них какой-то информации.
– Сирил разберется и найдет правильных людей в Коннемаре, кого можно было бы расспросить, – обнадежила меня Мод. – Но будьте осторожны.
– Ná habair tada, – сказала Барри.
– Ná habair tada, – повторила за ней я. – Что бы ни говорил, не говори ничего.
Женщины согласно кивнули.
Нация конспираторов, и теперь я тоже была одной из них. Однако пока я не могла установить основные факты. И даже самое главное – жив ли Питер.
Барри нашла для меня кровать в мансарде и выдала одну из своих фланелевых ночных рубашек. Слава богу. В этой маленькой комнатке было зябко. Я откинула стеганое одеяло и пощупала простыни. Холодно. Пришла Мод и принесла бутылку с горячей водой.
– Вот, это поможет, – сказала она и сунула бутылку между простынями.
На Мод было тяжелое шелковое кимоно с восточным узором из цветов и драконов. Волосы ее были распущены, на плечах – черная шаль. Она вручила мне одеяло.
– Ложитесь. И укройтесь этим.
Я сделала, как мне было сказано, и ощутила, что смогу согреться.
– Как, по-вашему, выглядит Изольда? – спросила у меня Мод.
– Помимо очевидных вещей? – уточнила я. – Должно быть, ей скоро рожать.
– Через месяц, – подтвердила Мод. – Она слишком худа. И лицо совсем измученное.
Я кивнула.
– Тяжелая беременность?
– Жестокий муж. Он фактически мучает ее, лишает еды. В наказание сжег ее платья. При этом он молодой парень, и двадцати еще нет, но совершенно испорченный во всем ему потакающей матерью. Они северные пресвитерианцы. Чтобы жениться на Изольде, он стал католиком и называет себя республиканцем. Но в душе он просто жестокий мальчишка из закрытого пансиона. Он поразил ее, когда они были здесь. Он душевнобольной. Знаете, в этих пансионах
