– Питер, – прошептала я. – Питер, все хорошо. Вы здесь. Вы спасены. Все в порядке.
Он открыл глаза и посмотрел на меня.
– Я здесь? Даже не верится. – Он отступил. – Странно, все время в Левене и по дороге, когда солдаты избивали меня, я представлял себя с вами. И вот теперь я тут. – Он коснулся моего плеча. – Ох, Нора, простите меня.
– Не нужно извиняться. Я рада, что вы пришли.
Но он показал вниз, и я увидела, что он испачкал кровью мою сорочку. Питер шагнул к стулу, но я взяла его за руку и повела к кровати. Он тяжело упал на нее.
– Я не спал несколько дней, – тихо сказал он и попытался сесть. – Не хочу пачкать вам белье своей кровью.
– Ох, ради бога, – успокоила его я. – Дайте-ка я посмотрю.
Я расстегнула его рубашку. Грудь его была забинтована марлевой повязкой, но кровь сочилась сквозь нее.
– Сейчас мы это заменим, – сказала я, поражаясь сама себе.
Господи, ну что мне известно о ранах? Я аккуратно размотала окровавленные бинты.
– Клинок не проткнул мне грудь, – пояснил Питер, – а просто порезал. Рана, думаю, уже начала бы заживать, если бы…
– Тс-с-с-с, – остановила я его.
Мама говорила, что вода и мыло никогда не сделают хуже. Помню, как она лечила моих братьев после того, как их банда Хикори подралась с парнями из Канаривиля. Поэтому я взяла свое розовое глицериновое мыло, горячую воду, тряпку и начала промокать порезы на его груди. Питер расслабился и взял меня за руку.
Больше всего на свете мне сейчас хотелось прижать его ладонь к своему сердцу. Но он отпустил меня и снова закрыл глаза.
– Мне нужно одеться, – вспомнила я.
Через пару минут я, уже в платье и затянутая в корсет, забинтовывала ему грудь полосками ткани, оторванными от скатерти со стола.
– Вам нужно поспать, – сказала я ему.
Питер кивнул.
– Но можно мне сперва чашку чая?
– О да, конечно. Простите.
Разумеется, ему хотелось чая и, наверное, поесть.
– Вы голодны?
Он улыбнулся.
– Уже несколько дней.
Слава богу, дома у меня было полбагета, кусок сыра и несколько яблок. Я приготовила Питеру чай, себе – кофе и отнесла ему поднос. Глаза Питера были закрыты, и казалось, что он уже спит. Но нет, он сел, взял чашку и отхлебнул из нее.
– С молоком и одной ложечкой сахара, – сказала я. – Все как вы любите.
Он улыбнулся.
– Я рисовал себе картину, как мы с вами ужинаем здесь. Помните тот вечер в канун Рождества, когда я провожал вас домой?
– Помню.
– Я тогда стоял внизу и ждал, когда у вас загорится свет, чтобы узнать, какие из этих окон ваши. И жалел, что у меня не хватило смелости подняться вместе с вами. Я боялся, что это шокирует вас, что вы обидитесь. Как уважающая себя женщина.
– Если бы вы только знали… – тихо выдохнула я, но он, похоже, не слышал. Унесся куда-то со своими феями, как сказала бы бабушка Онора.
– Поешьте, Питер, – сказала я, протягивая ему хлеб с сыром, и он послушно начал есть.
– Скоро уже откроются магазины, и тогда я принесу настоящей еды, – продолжила я.
– Нет, не уходите. Боюсь, что если я засну, то опять увижу весь тот кошмар. Пламя…
Он умолк.
– Хотите рассказать? – спросила я. – Вы не обязаны этого делать.
– Прошу вас, – сказал он и взял меня за руку.
Я присела на край кровати.
– Вначале мы со священниками из колледжа думали, что немцы просто пройдут через Левен, – сказал он. – Понятно, что их целью был Париж. Мы видели, как они в своих остроконечных касках быстрым шагом идут по улицам города. На бортах фургонов следовавшего за ними обоза были надписи: «Nach Paris», «Следующая остановка – Париж». Бельгийская армия отступила, но, чтобы продолжать беспокоить немцев, осталось несколько снайперов, к которым потом присоединилась горстка студентов из Левена, вооруженных охотничьими ружьями. Они славные стрелки, эти ребята. На удержание города немцы оставили небольшой отряд. На следующий день после вторжения к нам в колледж пришел вражеский офицер. Думаю, капитан, убер – что-то там такое. Весь такой вежливый и очень приятный. Он сообщил, что они остались в городе, чтобы поддерживать здесь порядок. «Жизнь будет протекать, как и прежде, – сказал он нам. – И вы сможете заметить, что мы намного эффективнее бельгийцев, потому что в них слишком много от Froschfresser». Так немцы называют французов – «поедатели лягушек», – пояснил мне Питер. – Потом капитан принялся распространяться насчет того, что галльский темперамент совсем не подходит для людей из правительства, что войну эту развязали самодовольные французы на пару с жестокими казаками и глупыми славянами. А за всем этим стоят жадные до денег евреи, втянувшие в это дело британцев, тогда как король Георг, кузен кайзера, хотел заключить союз между Англией и Германией. «Европа еще будет нас благодарить, – сказал он. – Потому что большевики и их еврейские партнеры хотят все разрушить. А мы – созидатели». Затем он попросил об экскурсии по библиотеке. Этот убер-капитан рассказал мне, что учился на классическом отделении в Тюбингенском университете, в частности интересовался средневековыми манускриптами и особенно копиями любых работ Платона. После чего углубился в долгие и запутанные рассуждения о том, что идеям Платона для воплощения в реальность необходимы бесспорные достоинства настоящих арийских мужчин. Он даже написал работу, посвященную тому, что французы принизили великого Платона, использовав термин «республика» по отношению к своему правительству, состоявшему из жестокого кровожадного сброда. Все это он излагал мне, пока мы с ним бродили мимо полок с книгами. Я сказал ему, что у нас действительно есть копия знаменитой «Республики», переписанная ирландскими монахами. А еще добавил, что мы, ирландцы, спасали классиков, когда их тевтонские племена применяли свои «мужские достоинства», чтобы разграбить Рим и уничтожить просвещение. Но он лишь рассмеялся в ответ. «Мой дорогой профессор, вы же не собираетесь сейчас заводить весь этот вздор насчет мрачного Средневековья? Разве вы не читали труды вашего же ученого, Спенсера Дарвина? В природе постоянно идет борьба за выживание, в которой побеждает самый приспособленный. Точно так же и с человеческим обществом. Рим был слабым и испорченным. Мои предки очистили его. Для этого была необходима кровавая жертва. Сильный улучшает стадо, уничтожая слабых. Кому лучше знать это, как не вам, англичанам, с вашим англо-саксонским здравым смыслом? Именно поэтому нам следовало бы быть союзниками, а не врагами». И тут я потерял самоконтроль и наговорил ему, что я никакой не англичанин, я ирландец. И что в моей стране миллион человек был убит вот такими умниками, «улучшавшими стадо» во времена Великого голода. «Вы имеете в виду картофельный мор? – спросил он. – Но, профессор, это лишь подтверждает мою точку
