В конце концов она спросила:
— Есть ли здесь девять братьев?
Шинкарка ответила:
— Здесь нет ни девяти окон, ни девяти столов, ни девяти горшков, ни девяти мисок, ни девяти ложек и нет девяти братьев.
Они поехали в другое поместье, и лауме опять вошла внутрь и так же спрашивала, как и в первый раз. А здесь были девять братьев; старший брат стоял под окном и услышал, когда она так звала. Он тут же пошел звать других братьев и сказал:
— Так вправду это наша сестра.
Ее приняли с почетом, посадили за стол и хорошо угостили. Потом старший брат спросил:
— Кто это сидит в твоей повозке?
Лауме:
— Когда я ехала вдоль моря, так одна лауме уселась, и я ее подвезла.
Братья сказали:
— Пускай она идет в поле коней пасти.
И она должна была идти пасти. Когда она пасла коней, конь старшего брата не ел — встал и все, не ест. Она запела такую песню:
Ой, конек вороной, Почему не ешь зеленой травы, Почему не пьешь из реки?Этот конь ответил:
Как мне есть зеленую траву, Как мне пить из реки? Эта лауме-ведьма С братцами вино пьет, А ты, сестрица братьев, Должна коней пасти.Старший брат был снаружи, так он услышал, как [сестра] пела эту песню. Он пошел в поле и сказал:
— Лауме-ведьма, иди сюда и поищи у меня в голове.
Она горько заплакала и подошла [к нему]. Когда она искала в голове, брат увидел на ее руке золотое кольцо и спросил:
— Где ты достала это кольцо?
Она ответила:
— У меня было девять братьев, и когда я была еще маленькой, старший брат купил мне это кольцо. Потом я выросла, соскучилась по братьям и поехала их навестить. Когда я ехала вдоль моря, лауме звали меня купаться, и я пошла. Так одна лауме превратила меня в вошь, а себя — в блоху и сказала: «Которая первой выйдет из воды, та оденется в красивую одежду». Лауме выскочила первой и оделась. Теперь мои братья ее любят, а я должна пасти их коней.
Брат от жалости потерял сознание и, когда пришел в себя, повел ее домой. Она должна была хорошо умыться, он купил для нее новую одежду и ее красиво одел.
Потом старший брат сказал другим братьям, что лауме обманула их сестру. Тогда они сказали:
— Какое наказание мы назначим для лауме?
Они взяли коня, обмазали его дегтем, поставили у дверей и сказали:
— Лауме-ведьма, иди из избы.
Лауме сказала:
— Ой, господин, я не могу выйти: конь стоит за дверью.
Они сказали:
— Ударь коня рукой, так он пойдет прочь.
Она ударила рукой — и прилипла к дегтю. Они сказали:
— Ударь ногой.
Она ударила ногой — и нога прилипла. Они опять сказали:
— Ударь другой рукой.
Она ударила — и другая рука пристала. Опять сказали:
— Ударь другой ногой, так все отстанет.
Она ударила ногой, но и другая нога пристала.
— Бей лбом, так вся отстанешь.
Она так поступила — и лоб прилип. Наконец, она должна была животом толкать, так и живот прилип. Теперь она вся прилипла. Братья взяли хорошую плетку, ударили коня и сказали:
Беги, конек вороной, Через пустые места, Через ямы. Возвращаясь, в море умойся.К 2.2.1.1. / AT 451А. Деревня Куршяй, уезд Рагайне (бывшая Восточная Пруссия). Зал. Марольдас (1856). BsLPĮ 1 14.
См. № 93.
96. [Чудесный ребенок]
Три сестрицы стирали в пруду. Шел мимо мальчик. Одна говорит:
— Если бы этот мальчик на мне женился, так я одним ломтем хлеба всю семью накормила бы.
А вторая говорит:
— А я одним аршином ткани всю семью одела бы.
А третья говорит:
— А я бы родила такого ребенка, какого не бывало на свете.
Мальчик услышал и женился на той, которая родит ребенка. Ну, ему надо идти в солдаты. Он ушел, а ее оставил. И она родила этого ребенка: солнце было во лбу, луна — на затылке, а весь в звездах тот младенец. Потом, знаешь, она и думает, что делать, как весть послать? Она отправляет слугу, бумаги делает, записывает ему.
Он [слуга] идет до вечера, подходит к избушке и просится на ночлег. Он просится на ночлег, а эту бумагу кладет на стол. И он говорит, куда он идет, к какому королю. А эта ведьма забирает бумагу и пишет, что новорожденный — половина собаки, половина кошки. А тот человек не умеет читать, он берет эту бумагу и идет. Ну, он опять подходит к избушке, заходит на ночлег и снова кладет бумагу на стол и ложится. Ведьма опять пишет, что новорожденный ни кошка, ни собака, ни зверь. Он идет, идет, идет, приходит к королю. Он словами говорит, что новорожденный очень красивый. Король смотрит в бумагу и говорит:
— Какой он ни есть, такой пусть будет, пока я вернусь.
Ну, слуга берет бумагу: «Пускай его кормят, присматривают, пока я вернусь». Теперь он идет, идет, идет — приходит к той же самой избушке и ночует. И ведьма ему пишет, что [король] велел убить [младенца]. Он идет, идет. Так он снова подходит к избушке, в которой ночевал. Он снова кладет бумагу, ложится. И опять ведьма пишет, что [король] велел бросить младенца в хлев, пока он не умрет.
Ну, так слуга приходит домой. Смотрит в бумагу: велено бросать в хлев. Ну, так потом она и не знает, куда девать этого младенца. Она бросает его к гусям:
— Гусюшки, гусюшки, щиплите моего ребеночка!
— Зачем мы будем щипать? Для нас пастушок вырастет.
Она бросает к коровам:
— Коровки, коровки, затопчите моего ребеночка!
— Зачем мы будем топтать? Для нас пастушок вырастет.
На третью ночь она бросила [его] к свиньям:
— Свинушки, свинушки, съешьте моего ребеночка!
— Зачем мы будем есть? Он будет нам пастушком.
Она нигде не находит тех, кто погубил бы ее дитя: все оберегают. Она бросает [его] к овцам. Эти овцы с шерстью, греют. Ребенок лежит — и ничего. Что ей теперь делать? Она делает гробик, кладет для него много одежды, уже как королева кладет много денег, делает стеклянный верх гробика, относит к морю и опускает в воду. Опускает в море. И потом идет нищий, побираясь. Он видит красивый гробик и палочкой достает его. Видит — очень красивое дитя. Он стал растить его. Растил, растил и выкормил того ребенка кое-какими кусочками.
Ну, и дальше, знаешь, возвращается этот король.
