Одной из таких привлекательных стран стала для пассионариев Россия – страна, открытая для проникновения, реализации планов и замыслов. Россия не противопоставляла пришельцам своих концепций и схем управления, а наоборот, принимала их в роли князей, проповедников и реформаторов. Местное население без жесткого сопротивления подчинялось новым идеям, позволяло проводить на себе социальные эксперименты. Отношения России с Западом, а затем и отношения дворянского и крестьянского сословия несут в себе такой же элемент взаимной любви и противостояния, что и отношения женщины и мужчины[10]. Россия – это извечный объект покорения для западных пассионариев и источник соблазна реализовать себя.
Два слоя российского общества – дворянство и крестьянство – сформировали у себя два качественно различных типа психологии, две стратегии жизни и две разных системы ценностей. Одни реализовывали в России свои напряжения, планы и замыслы, видели в ней страдающую женщину и мать, зону приложения смысла жизни. Другие терпеливо позволяли производить над собой эксперименты и реформы, подчинялись насилию, гордились своим страданием. Дворяне и интеллигенты создавали мифический культ народа, не вполне понимали жизнь этого народа, но стремились его спасать и погибать за него. Вначале ради величия России создавалось и крепло самодержавие, затем ради той же «спасаемой» России и ее «несчастного» народа фанатики кидали в царя бомбы. На смерть шли «за царя и отечество» и против царя, но ради отечества. Народ с недоверием и без особого восторга наблюдал этот фанатизм, живя своими интересами, обычно далекими от идеалов социального экспериментирования.
Можно сказать, что в ментальности россиян сформировались два качественно различных архетипа, находящихся в состоянии стабильного, но противоречивого взаимодействия. Один – архетип, сформировавшийся в позиции дворянского сословия. Это архетип, выдвигающий служение народу и отчизне на роль смыслового вектора деятельности. Народ выступает здесь не как конкретные материальные жители, а Отчизна не как конкретная система государства. Народ и Отчизна – это идеальные образы, наполненные особым смыслом. Функция этих образов – эмоционально-мотивирующая, т. е. организующая не столько технологию выполнения деятельности, сколько ее мотивацию и энергетику. Образы Отчизны и Народа, по их мотивирующей функции в жизнедеятельности, соответствуют образам Бога, Грааля или «земли обетованной» в психологии западного человека.
Функция русского образа народа связана с психологическими особенностями православия. В отличие от западных европейцев, выступавших распространителями идеи Христа и ощущавших с ним довольно панибратские отношения[11], русские люди приняли христианство как внешнюю силу, пришедшую через огонь и мечи дружин князя Владимира. В народе живет память о крещении Руси: «Путята крести мечом, а Добрыня – огнем». Бог и сегодня кажется русским более грозным и суровым, чем добрым и страдающим. Бога чаще принято бояться как грозного отца, а обращаться с просьбами – к Богоматери как посреднице, заступнице от его суровой воли.
Снижение страдательной (по сути, женской) функции образа Бога в российской религиозности компенсируется переносом психологической функции потребителя активности на образы «народа» и «Матери-отчизны». Если воинствующие пассионарии Европы несли как основу смысла образ распространяемого Христа, то пассионарии России несли в себе образ защищаемого и спасаемого ими народа. Народ, в слиянии с образом Матери-родины, занял место мотивационного центра, вдохновляющего личность на подвиги и жертвы. К народу как главному смыслу своего творчества обращались А.С. Пушкин, Л.Н. Толстой, Н.А. Некрасов и другие выдающиеся деятели России. Народность стала в русской культуре критерием высшего качества творчества. Даже реальность своего бессмертия и поэты, и воины видели не в слиянии с неземными силами, а в памяти народа. Ради пользы народа, а не ради нахождения Грааля совершались путешествия и открывались земли. Идея спасения народа была мотивирующей силой и в действиях революционеров XIX–XX столетий.
Иной архетип, сформировавшийся в сознании и подсознании самого народа, связан с сохранением общинности. Жизнь крестьян была построена на мифах прежнего языческого мира, наполнявшего природу образами духов, леших, водяных и домовых. Природа имела над деревней те же властные функции, что и тысячи лет назад. Природа была реальной властью, с ее ливнями, засухами или морозами. От гнева или милости природы зависели урожаи, наводнения, голод и эпидемии. Христианскому Богу следовало молиться как главному над природой, но вовсе не как носителю смысла жизни. Помолившись, нужно было еще и поколдовать, попросить помощи у бабки-заклинательницы. Смыслы жизни продолжали создаваться реальной не разрушенной общиной. Община была посредником между природой и народом, делила с природой реальную власть над человеком. Община мотивирует радостями праздников, защищает и воспитывает. Это существенно отличает структуру мотивов россиян от организации личности западного протестанта, строящего систему смыслов на индивидуальном контакте с Богом как ближайшим другом и отцом.
Идеи сегодняшней перестройки созревали с ориентировкой на западный образец личности, индивидуалистической и стремящейся к реализации своей автономной субъектности. Американский тип общества, уничтоживший базисные структуры индейских общин, не содержит в себе образцов естественной коллективной субъектности. Распределение субъектных функций между различными общественными группами – это война национальных мафий и корпораций. Для личности предлагается образец полностью автономного субъекта, не детерминированного реальной ролью человека в структурном звене социального субъекта.
Личность общинного россиянина несет в себе те черты, которые он приобрел как носитель своей функции в строении социального субъекта. Прежде всего, это способность к страданию и состраданию. Это доброта и беззащитность, способные активизировать заботу и породить мотивы помощи народу и защиты его. В базисе социальной системы такие черты присущи детям и женщинам, как потребителям и мотиваторам общественной деятельности. «Простой человек» и в условиях рынка сохраняет в себе черты детскости, ожидая от государства патронажных функций и заботы о себе.
Страдание – это функционально необходимое качество русской души. Это боль нереализованной мощи и непонятой глубины. Страдание – мотив переживаний народа и при социализме, и в годы перестройки конца XX в. Страдание от несправедливой власти в России более предпочтительно, чем потеря права на это страдание. Страдание объединяет нас. Страдание – это наше право на заботу и любовь. Любить и жалеть – это народные синонимы России. В христианской мифологии сходные черты присущи как страдающему Богу, так и святым, получившим ореол святости через перенесенные ими страдания. В России же это функциональные качества народа.
Община противостояла барину, чиновнику или комиссару своей реальной организацией. Община сохраняла базовые ценности семьи, рождения детей, святость традиции. Она не противостояла индивиду как чуждая реальность. Община противостояла власти, воспринимая ее столь же отчужденной и загадочной как власть природы, Велеса или Перуна. Власть чиновника была опасна, но не столь реальна как власть природы. Государственную власть легко было обманывать, поскольку она мало понимала логику лесной и деревенской жизни. Нужно было лишь демонстрировать к ней уважение, но от нее можно
